Вечер тёплый, вечер талый

Баллы: 
14

Зелёная поляна купалась в лучах солнца. Огромные деревья, стоявшие по краям, хранили её покой как часовые. Было тихо и благостно. Шевелиться не хотелось, и потому он просто лежал в центре этого зелёного великолепия и смотрел в чистое синее небо.

Но вдруг что-то неуловимо поменялось. По лицу скользнула тень и над ним склонилась прелестная женская головка. Он моргнул, но видение не исчезло, осталось прежним: золотые кудряшки волос, чёрные длинные ресницы, голубые глаза и чувствительные алые губы. Девушка лет шестнадцати, не больше. Щёчки пылают утренней зарей, глаза распахнуты так широко, что кажется — это второе небо.

— Ты кто? — спросила она.

Он снова моргнул. Потом шевельнул непослушными губами и робко, сомневаясь, выдохнул:

— Человек.
— Так не бывает! — девушка звонко рассмеялась. — Какой же ты человек? Они все страшные…

Он закрыл глаза, надеясь, что мираж пропадет. Так не хотелось сходить с ума. Хотелось вернуться к созерцанию синего бездонного неба и плыть вместе с облаками за горизонт, в тёмную даль…

Его тронули за плечо и глаза открылись сами собой. Девушка по-прежнему стояла рядом и разглядывала свою находку. Тогда он перевернулся на живот, поморщился от боли в пояснице и поднялся на ноги.

Вокруг раскинулся зелёный сказочный лес, а он стоял посреди этого чуда на залитой солнцем поляне рядом с прекрасной девушкой, напоминавшей ангела.

— Пойдём, — прощебетала она. — Пойдём к нашим! Какой ты забавный…

Совсем девчонка. Белоснежное платье с бретельками на загорелых плечах. Венок из одуванчиков запутался в кудряшках длинных белых волос.

— Ну, пойдём! — она взяла его за руку и потянула.

Он вяло шагнул вперед. Ноги подкосились, задрожали коленки. Перед глазами появился странный туман, и в ушах зазвенела невидимая мошкара.

— Пойдём-пойдём! У нас давно новеньких не было!

Он покорно шагнул вперед, подчиняясь девичьему натиску, и почувствовал себя на редкость неловко. Правая рука была захвачена в плен прелестным созданием, а вот левая противно ныла, словно он потянул связки. И ещё оттягивало её что-то до невозможности тяжёлое. Он опустил глаза и увидел автомат. Автомат! Сапоги, гимнастёрка, ремень, кобура… Вспомнил! Как всё это называется, вспомнил, что это автомат и зачем он нужен. Но остальное… Оно пряталось на самом краю сознания, куталось в темную грозовую тучу и не желало появляться на свет.

Он остановился, нахмурился и тёмная туча, скрывавшая память, сдержано громыхнула.

«Имя! — подумалось ему. — Какое же имя вертится у меня в голове? Кто я?»

— Кто ты? — снова спросила девушка.

«Кто я?»

— Человек, — повторил он.

Девушка снова звонко рассмеялась и словно в ответ, из грозовой тучи памяти ударила молния, лишая сознания, ослепляя…

В углу палатки, на свёрнутой грязной шинели лежал человек. Из-под бурого от подсохшей крови халата, бывшего когда-то ослепительно белым, выглядывал китель с погонами капитана. Грудь под халатом ходила ходуном, и на буром фоне проступало свежее мокрое пятно.

— Ближе, — прошептал капитан и он наклонился.
— Как там?
— Отступаем, — у ответа оказался горький вкус, как у слезы, скатившейся в щетину. — Отступаем, Михалыч!
— Все ушли?
— Все.

Врач закрыл глаза и замолчал. Осколок в бедре, в груди, в левой руке, в боку, и еще чёрт знает где — это всё авиационная бомба. Фашисты, бомбя позиции, специально выцеливали медиков, метились в красный крест. Когда начался налёт, в полевом госпитале шла операция. Капитан-медик, Самойлов Лев Михайлович, профессиональный хирург, отнимал ногу молодому бойцу Филиппову из второго взвода. Когда стали падать бомбы, операция была в самом разгаре. Никто из врачей не ушёл. Ни хирург, ни его ассистент, ни сестра Ирина, ни две санитарки. Бомба разорвалась далеко, но вот осколки, волна… Что для них стенки полевого госпиталя устроенного в большой палатке — тряпка и только. Одни умерли сразу, другие потом. К утру остался в живых только хирург.

— Отступаем, Михалыч, — повторил он. — Гонят нас и в хвост и в гриву…
— Беги, — внятно произнес капитан.
— Михалыч, мы тебя на грузовик…
— Оставь, — прошептал врач. — Я то знаю… Уматывай быстро!
— Михалыч!
— Мне остался день. В самом лучшем случае. Потом все, амба. Уходи лейтенант. Это приказ.
— Не брошу! — ворот стал тесен, дышать трудно. — Слышишь, не брошу!
— Уходи, дурак! Уводи людей! У тебя же на шее куча сопляков, ты в ответе за них! Уходи!
— А ты?

Врач прикрыл глаза.

— Там, — шепотом сказал он, — У стенки, где моя шинель. Подай кобуру.
— Михалыч, ты что?
— Подай и уходи! Быстро, понял?

Лейтенант не шевелился. Слеза скатилась по щеке в густой лес черной щетины.

— Лейтенант! Подай кобуру и убирайся отсюда! Ну подай! Мне же больно! Больно! Подай, будь человеком!

Сквозь мокрый туман в глазах, на ощупь, Он сунул в холодную руку врача свой ТТ и шатаясь побрёл к выходу.

— Спасибо, лейтенант.

Он дёрнулся, как от выстрела в спину, но не обернулся. Втянул голову в плечи и вышел из палатки.

— Эй, не спи!

Глаза открывались неохотно. Медленно. Пропала палатка, капитан, окровавленный халат… остался только белокурый ангел.

— Ты всегда такой молчаливый?
— Я. Всегда… — упали слова.
— Ладно, пошли на площадь. Там сейчас все наши соберутся! Ну, идём же!

На этот раз ноги послушались. Первый шаг дался с трудом, но потом стало легче.
«Странно, — думал он про себя. — Это помню, а это — нет. Лейтенант. Воинское звание. Человек — воин. Это я?»

— Эге-гей! — взвился тоненький голосок к зеленым верхушкам, — Выходите, я новенького привела!

Лейтенант поднял глаза и с удивлением оглянулся по сторонам. Прямо среди деревьев высились одноэтажные ухоженные домики, затянутые зелёным вьюнком. Утоптанная пыльная дорога уходила за поворот, сворачивала в лес.

— Идём! — дёрнула его девушка. — На площадь, на площадь!

Она подхватила его под руку и поволокла за собой. Лейтенант подчинился, тяжело потопал вперёд, покачиваясь на ходу. Он уже ничему не удивлялся. Разучился.

Площадь оказалась прямо за поворотом. Это была уютная круглая полянка, в в её центре высился большой фонтан. Его глубокая чаша, украшенная статуэтками, была заполнена прозрачной водой, холодной даже на вид. Тоненький султанчик воды выбивался из каменного цветка, стекал по ажурным лепесткам и падал в водоём, выложенный белой плиткой.

— Смотрите! — раздался звонкий голосок. — Вот он!

Лейтенант отвернулся от фонтана и замер, сжав до боли цевье автомата. На площади разом стало тесно, откуда-то появилась толпа странных существ. Они были почти как он: черные с рогами, зелёные с крыльями, розовые с длинными носами… Вот кошка, — стоит на задних лапах, смотрит прямо в глаза. Вот вроде человек, но с головой быка. Вот огромный мужик выше его на голову, но весь зелёный, пупырчатый как огурец и с огромными клыками… Все они все галдели, кричали, пищали, да так, что закладывало уши.

«Наверно, так бывает перед смертью, — подумалось ему. — Интересно, видел ли это Михалыч?»

— Тише. Тише! — прорезался сквозь гомон толпы звонкий голосок. — Послушайте, что он говорит!

Толпа затихла, окружила лейтенанта и девушку плотным кольцом. Рядом с ними очутилась огромная кошка, и зелёный великан с длинными клыками.

— Кто ты? — снова спросила девушка у лейтенанта.
— Человек, — твёрдо ответил он. — Воин.

Толпа сначала ахнула в один голос, а потом рассыпалась мелкими смешками, хохотом, ржанием…

— Какой же ты человек, — мурлыкнула кошка. — Они же страшилища.
— Уроды они все, — донеслось из толпы. — Идиоты.
— Ты что, — сказал зелёный с клыками. — Они выше меня, и покрепче будут!
— Это кровавые убийцы, кровожадные чудовища!
— Они носят одежды из железа, — сказал кошка. — И рубят всех на части огромными мечами. Они не терпят ничего живого!
— Они убивают деревья, везде, где появляются, — сказала жёлтая пичуга.
— Они вытаптываю траву и сверху кладут камни.
— Они едят заживо наших детей!
— Они ненавидят друг друга и убивают сами себя!
— Они огромные страшные и дышат пламенем! Это просто чудовища!
— Тише! — снова крикнула девушка. — Замолчите!

Толпа сразу успокоилась. Теперь они пожирали глазами это тощего, бледного, грязного и запыленного странника, назвавшегося человеком.

— Не прикидывайся, — строго сказал белокурый ангелочек, — кто ты такой на самом деле?
— Человек, — упрямо повторил лейтенант. — Воин.
В толпе обидно захохотали.
— Человееек, — протянул зелёный великан, — да ты, братец, просто самозванец!
— Простой мертвяк, — разочарованно сказала кошка, — такой же тупой и вялый.
— Ну же! — нетерпеливо топнула ногой девушка, — посмотри, вот это кошка! Это рядом с ней тролль! Это наш бычок, это эльфы, это дождевики. Это кентавр, за ним русалка с орками а ты кто?
— А ты кто? — вырвалось у лейтенанта.

В толпе зашептались. Девушка улыбнулась и шагнула в сторону. Её стройная фигурка вдруг поплыла, подернулась маревом… Она стала выше ростом. Облегающее синее платье сменило белый сарафан. Волосы стали чёрными и короткими, глаза — карими, а на щеках заиграл румянец. Лишь губы остались такими же — открытыми, нежными, манящими.

На лейтенанта теперь смотрела настоящая молодая женщина, чернобровая красавица, в которой не осталось ничего от белокурой девочки.

— Я фея, — прошептала она, и от черного взгляда у лейтенанта на мгновенье замерло сердце. — И всё же, а кто ты?
— Да самозванец он! — рявкнули над ухом.

Зелёный детина с длинными клыками схватил его за плечо и нахлобучил на голову лейтенанта колпак с бубенцами.

— Он у нас злобный человек! — провозгласил тролль. — Беспощадный убийца!
— Самозванец! — взвыла толпа. — Веселье!

Его толкнули в спину, и лейтенант повалился в лапы, крылья, руки…. Его передавали друг другу, толкали, пинали, перебрасывались им как мячиком. Толпа играла с ним, как ребёнок с новой игрушкой.

«Нет, — думал он, — наверно я все-таки умер. Или нет? Что же здесь такое и кто же я? Как мое имя?»

— Принесите ему деревянный меч, — кричали за спиной, — раз он человек пусть попытается нас убить. Мы с ним сразимся!
— Нет, не надо деревяшки, — взревел тролль, — сам себя покалечит! Несите ему крапивы, будет в самый раз!

Лейтенант споткнулся и упал, но его подхватили и поставили на ноги. Потом снова уронили. И подняли. Понравилось. Толпа развлекалась.

— Какой же ты, братец, человек! Не вышел ты рожей в человеки!
— Да человек он, человек, гроза земли и неба! Ужасный убийца — неужели не видно!

Его отпустили, пестрая публика бросилась врассыпную с визгом и писком, оставив лейтенанта посреди площади. Человек-кот, стоявший на четвереньках, повернулся к лейтенанту задом, и, задрав хвост, обдал гостя дурно пахнущей струей. Толпа восторженно взвыла.

— Потешная, однако, шутка! — Восхищенно заметил Тролль.

И толпа снова приняла лейтенанта в бесконечный хоровод, закружила, завертела, понесла по руками и лапам. Он почти отключился от происходящего, старался только не падать и не выпускать из рук автомат. Казалось, это — наваждение. И он кружился в странном танце, уже не разбирая, где он, а где странные существа.

Из толпы его выдернула Фея. Прижала его к себе, словно игрушку, погладила по голове.

— Бедненький, — сказал она, — ну что же ты! Не переживай, еще вспомнишь кто ты на самом деле. Не сдавайся.
— Я…
— Пойдём, — она взяла его за руку, — пойдём домой. Тебе нужно отдохнуть с дороги. Уже вечер.
— Вечер, — заворожено произнес лейтенант, — вечер тёплый, вечер талый, лес кусочек солнца ест…
— Пойдём, — мягко сказала Фея.

Она ласково обняла лейтенанта за плечи и повела к маленькому домику. Он шел как машина, с трудом переставляя отёкшие ноги. В голове все кружилось и плыло. «Бред, предсмертный наверно бред. Так не бывает…». «Человек — так не бывает» вспомнилось ему. «Кто я? Человек. Лейтенант. Воин. А имя, как меня зовут?»

— Не помню, как меня зовут, — пожаловался он вслух.
— Вспомнишь, — отозвалась фея, — всё вспомнишь.

В её доме было уютно и свежо. В настежь открытые окна бил закат и стены рыжели под лучами заходящего солнца.

— Иди в ту комнату, — сказала Фея. — Там будет чан с водой, умойся.

Это был не просто чан, — оказалось, его ждала громадная ванна. Лейтенант выпустил из рук автомат и залез в тёплую воду прямо в одежде. Было хорошо, хотя очень мешала темная туча на самом краю памяти. Она ворочалась и недовольно ворчала, словно собиралась вот-вот разразиться новой грозой.

Лейтенант выбрался из ванной и повалился на роскошную двуспальную кровать, стоявшую у открытого окна. Перевернулся на спину. Мерзко хлюпнула мокрая гимнастерка. Он поднялся, нашарил автомат, подтянул к себе. Вздохнул… И память молнией рванулась из темной тучи, лишая воли…

— Лейтенант! — крикнул он, и горло отозвалось хрипом. — Поднимай людей!
— Они не встанут! — донеслось в ответ.
— Это приказ! В атаку!

Никто не ответил. Над головой нависло свинцовое небо. Чужое небо. Слева горел лес, справа темнели развалины железнодорожной станции. Впереди чёрным пятном лежал город. Артиллерийская канонада затихала, фашисты прошлись огневым валом по позициям нашей пехоты и ждали атаки.

Капитан спрыгнул в траншею и побежал по рядам, пригибаясь к самому дну. Приходилось обходить солдат, переползать через них и мчатся дальше, слушая ругань, бившую в спину.

Когда он добрался до первого окопа, пошёл дождь.

— Где Дерюгин? — Крикнул он в ухо солдату, завернувшегося в плащ-палатку.

Тот в ответ махнул рукой в сторону, пулемётной ячейки и капитан пошел дальше.

Лейтенант Дерюгин лежал на раскисшем дне окопа и укрывал автомат шинелью. Рядом сидел связист, с ожесточением дул в трубку и дёргал за провод. Связи не было.

— Поднимай народ! — закричал капитан в ухо Дерюгину, пытаясь перекричать вой минометов. — Поднимай, сучий сын!
— Не идут они! Это же верная смерть!

Капитан выглянул из окопа и крикнул во все горло:

— В атаку!
— Иди сам! — крикнули из ближайшей ячейки. — Мы не танки, мы люди!
— Люди? Вы — твари! Люди сейчас на правом фланге пошли в атаку и гибнут, потому что мы не идём следом!
— Сам иди! — раздалось в ответ.

Капитан встал в полный рост и выбрался на край траншеи, стараясь не замечать, как смерть визжит над головой сотней свинцовых голосов.

— Вперёд! — крикнул он и пошёл вперёд. Один.

На ходу, доставая на ходу из кобуры пистолет, бросил взгляд назад. Из окопа поднимались солдаты, забирались на бруствер и шли следом.

— Люди! — закричал капитан. — Люди в атаку!

Сознание возвращалось постепенно, сон отступал медленно, не желая отпускать добычу. Он сладко зевнул и, очнувшись, зашарил руками по кровати в поисках автомата. Нашёл. Сжал в кулаке холодный ствол, подтянул к себе. И лишь потом открыл глаза.

Утреннее солнце заливало комнату светлыми волнами тепла. Он приподнялся на локте, увидел — ванна на месте, заново наполнена. Капитан подошёл к ней, перегнулся через край и окунул голову в воду. Сразу стало хорошо. Он вытер лицо рукавом, подошел к окну и распахнул створки.

Стразу стало шумно — за углом гомонила толпа. Он вспомнил вчерашний день, поморщился и собрался закрыть окно, как вдруг шум толпы перекрыл тонкий крик. Даже не крик — визг.

Капитан схватил автомат, перемахнул через подоконник и бросился к площади. Он хорошо помнил, что так кричат — перед смертью.

Он выбежал на площадь и очутился как раз напротив фонтана. Здесь по-прежнему стояли все те же странные существа, казалось, они и не уходили. Они собрались вокруг фонтана и громко говорили, спорили, кричали… Из самого центра раздавался звонкий голосок Феи.

Над толпою взвился новый крик, и капитан бросился вперед, пробиваясь сквозь строй мохнатых тел.

Около каменного бортика в землю были вбиты два деревянных столбика. К ним привязали двух мохнатых существ: маленьких, едва доходивших капитану до пояса. Их головы украшали маленькие рожки, у каждого был хвост с кисточкой, а на ногах копытца. Черти. Вернее чертята. Около них стояли Фея и Тролль.

— Ого-го, — крикнули из толпы. — А вот и самозванец! Пусть поучаствует, раз ему так хочется побыть человеком.

Фея улыбнулась, поманила пальчиком к себе. Капитан на негнущихся ногах сделал шаг вперед и увидел, что в левой руке Фея держит нож с длинным узким лезвием.

— Попробуй, — тихо сказала она. — Это впечатляет.
— Вы что тут делаете? — хрипло осведомился он. — Зачем вы их мучаете?
— Мучаем? — удивился Тролль. — Мы просто развлекаемся!

Он нагнулся к одному из чертят, и отхватил кусок лохматого уха длинными клыками. Чертенок пискнул.

— Никто никого не мучает, — подхватила фея. — Мы что, люди?

Она присела на корточки и вонзила свой нож в плечо второму чертенку. Тот только слабо дернулся. Не обращая внимания на застывшего от ужаса капитана, Фея припала к открытой ране алыми губами.

— И мне! — закричали из толпы. — И мне дайте!

Его толкнули в спину, и сразу стало тесно: толпа бросилась к фонтану, обтекая застывшего человека с двух сторон. Спины — зелёные, пупырчатые волосатые с крыльями и без, — закрыли от взора капитана столбы с чертями, и над толпою снова взвился крик боли.

— Назад, — закричал капитан. — Назад!

Он вскинул автомат, нашарил негнущимся пальцем спусковой курок, нажал… И яркая вспышка заслонила окружающий мир.

— Саня, — позвал он, трогая за плечо лежащего перед ним солдата. — Саня!
— Оставь его, Лёшка, — донеслось из-за спины. — Оставь.
— Нет, он живой, живой!
— Не трогай его, майор, дай человеку отойти спокойно.

Майор Алексей Викторович Сёмгин, он же просто Лёшка, поднялся и отвёл взгляд от умирающего. Улица пуста. От неё остались только развалины каменных домов и перекошенные фонарные столбы. Бои за город были тяжелыми, фрицев, сопротивлявшихся до последнего, приходилось выбивать из каждого подвала.

— Лёшка очнись, они сейчас будут выходить.

Майор вздрогнул, нашаривая автомат на плече. Вот она — дверь, ведущая в подвал. Вернее то, что от неё осталось. Там внизу — кучка немцев, притаившихся, решивших пересидеть атаку русских в убежище. Санька первым сунулся в этот подвал и заработал пулю. Остальные, окружив выход, изрешетили очередями дверь, подбросили внутрь ручную гранату, разворотившую косяк, и стали ждать.

Фрицы сдались, — деваться им было некуда. Сейчас они должны были выходить. Алексей, направив автомат на дверь, крикнул:

— Выходи! Без оружия с поднятыми руками!

Дверь в подвал тихонько толкнули изнутри, и она рассыпалась в щепки.

— Нихт шисн! — раздалось из темноты. — Гитлер капут!
— Выходи! — крикнул майор. — Без оружия!

Первым шёл тощий парень, совсем еще мальчишка. В правой руке он сжимал носовой платок, бывший когда-то белым. Грязные, чёрные как черти, давно не бриты. Шинели заляпаны пятнами сажи и жира. Немцы.

— Отвоевались падлы, — прошипел один из солдат за спиной майора.
— К стене, — скомандовал Алексей, — к стене, суки!

Десять человек в грязных шинелях испуганно жались к стене дома, выщербленной сотнями пуль.

— Нихт шисн, — жалобно повторил мальчишка. — Гитлер капут!

Алексей почувствовал, как сердце гулко стукнуло в груди, наливая тело гневом. Вот. Они. Здесь. Ненавижу! Его пальцы сами нашарили спусковой крючок, металл приятно холодил палец. Всех. Их. В клочья!

Его кто-то тронул за ногу и Алексей резко повернулся. Никого. И снова, за ногу рукой…

— Санька! — Прошептал он, нагибаясь к солдату, — Санька!

Тот открыл глаза и едва слышно прошептал:

— Командир, не надо.
— Ты что, Санька, — зашептал майор, падая на колени перед солдатом, — ты о чём?
— Не стреляй, — прошептал тот, — не надо… Они же сдались.
— Ты что Санька, ты что!

Солдат вытолкнул языком изо рта бурый сгусток и закашлялся. Брызги крови алой сыпью легли на щеку Семгина.

— Не надо майор. Они без оружия. Они же сдались.
— Санька да ты что, они же нелюди! Они тебя…
— Командир, ты же человек… настоящий человек. Будь таким до конца…

Солдат закашлялся, вздрогнул. Голова бессильно откинулась на брусчатку.

— Отряд! — крикнул майор, поднимаясь на ноги. — Вязать! Всех вязать сукиных детей! И назад, в тыл!

Он вскинул автомат и выпустил в воздух весь магазин.

При первых же выстрелах толпа бросилась врассыпную. Потом чудовища опомнились, обернулись, но было поздно. Когда магазин кончился, майор достал из кобуры трофейный парабеллум и продолжил стрельбу. Его глаза застилал алый туман гнева. Внутри всё бурлило и кипело, в голове метались неясные образы… сейчас он помнил только одно — как убивать.

Когда кончились патроны, и щелкнул вхолостую боёк, он очнулся. Взору предстала знакомая до боли картина. Груда окровавленных тел, предсмертные судороги, стоны умирающих… Всё как всегда.

У самого бортика лежали Фея и Тролль — им досталась самая первая очередь. Сёмгин сунул пистолет в кобуру и пошел вперед к ним. По дороге он подобрал нож, обронённый кем-то из толпы, и сжал в кулаке.

Остановился он около Феи. Её чёрные волосы слиплись от крови, чёрное платье стало бурым, но она была еще жива. Майор наклонился, присел на корточки, чувствуя, что всё это уже было. И не раз.

Белое лицо Феи было усеяно мелкими брызгами черной крови. Алые губы шевельнулись и она чуть слышно прошептала:

— Кто ты?
— Я человек, — отозвался он. — Алексей Викторович Семгин. Майор Советской Армии.
— Человек, — прошептала она и попыталась улыбнуться. — Никто из нас и подумать не мог, что ты окажешься настоящим человеком. Чудовищем.
— Да, — тихо ответил майор. — Я чудовище. Везде где появляюсь, там смерть, кровь, страдания и муки. Мы убиваем друг друга и самих себя. Мы такие, какие есть. Мы одновременно и добро и зло, мы мечемся от одного к другому, раздираемы на части противоречиями… Но есть грань, которую даже самое ужасное страшилище не должно переступать. И переступивший эту грань, пусть у него две руки и две ноги и даже человеческое лицо, — уже не человек.
— Человек, — тихо повторила Фея, облизнув окровавленные губы. — Ну так убирайся обратно!

Она вскинула руку, словно хотела ударить майора по губам. Он отшатнулся, поскользнулся в луже крови, упал на спину и ударился затылком о каменный бортик фонтана. Из глаз посыпались искры, темнота навалилась душным облаком…

— Майор! Майор! Лёшка!

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Он лежал на усыпанной кирпичами мостовой, уткнувшись носом в скрещенные руки. Прямо перед ним стоял разбитый танк, за которым он прятался. Рядом лежал лейтенант Тахадзе, он-то и кричал:

— Ты что, заснул что ли! Граната! Граната нужна!

Майор мотнул головой, выбрасывая из памяти остатки странных видений, и выглянул из-за разбитой гусеницы. Там впереди, на улице, что простреливалась со всех сторон, залегли его солдаты. Чуть выше, где улица шла в гору, нервно ворочал башней немецкий танк. Вот он дрогнул и покатил вперед, рыгая черными клубами гари. Сбоку маячили серые тени — вражеская пехота шла за танком. Немцы шли медленно, не торопясь. Чуть что — прятались за спину железного чудовища.

— Ну! — в бок больно толкнули.

— Нет гранаты, — отозвался майор, — нету!

Тахадзе грозно засопел и отполз в сторону, примерясь — как бы добраться до угла дома, где засел запасливый Фёдоров. У того наверняка сохранилась противотанковая граната.

Сёмгин высунулся из-за гусеницы и навел автомат на тени, что крались за танком. Железяку, конечно, не взять, но хоть пехоту пугнуть.

Они рванули вперёд. И танк, взревевший движком, и пехота что пряталась за ним. Посыпались как тараканы из щели. Майор сжал цевье автомата, но в голове помутилось, руки стали ватными, непослушными…

«Ты же человек…» — пришли слова из памяти. — «Человек…»

Немцы приближались. Майор уже различал грязные лица, открытые в крике рты. Но не стрелял. Справа ударил ручной пулемет, слева раздались две злые автоматные очереди — это наши били по пехоте противника. А майор не стрелял. Не мог. Палец на спусковом крючке словно окаменел, его сковал холод, страшный, подлый, неземной холод, не дававший майору спустить курок.

«Ты же человек, — крутилось в голове, — человек».

Перед глазами мелькнул окровавленный Михалыч, следом показались странные мохнатые шкуры, все в запёкшейся крови. А потом — женское лицо в страшных оспинах тёмной крови. Разбитые губы черноволосой красавицы шептали «Ты человек… человек».

— Майор, — раздалось рядом. — Майор!

Сёмгин жадно глотнул горький воздух, смешанный с жирной сажей от горелой резины. Руки не слушались. Они не хотели стрелять. Ведь он — человек.

Перед ним стоял капитан-медик. Стоял, словно был жив. Вот только халат в крови, а правый висок разворочен выстрелом в упор. Синие, обескровленные губы военного врача шептали:

— Будь человеком, будь…

И Сёмгин закричал. Страшно, надрывно стараясь выплеснуть всю свою боль накопившуюся внутри:

— Я человек, чёрт возьми, человек! Чудовище, сеющее зло во имя смерти! Я создан для того, чтобы убивать других чудовищ, что стоят передо мной! И я буду их убивать, пока не придёт кто-то лучше их и меня. Я жду твоего пришествия, Лучший! Ты будешь чистым и белым, всеблагим и прощающим. Святым! А я человек, просто человек!

Руки свело судорогой, боль молнией скользнула между пальцев и впилась в ладонь, заставляя истерзанные мышцы кричать. Но рука сжалась. Автомат выплюнул короткую очередь. Потом вторую. Серые тени метнулись назад, отступили, спрятались за грозно рычащее чудовище…

А он всё стрелял, потому что не был святым и лучшим. Он был просто человеком.