Осень…
Самая обычная московская осень. Резкий ветер в лицо, хмурое небо, лужи на асфальте.
К черту раздолбанный троллейбус, набитый раздраженными, уставшими людьми.
Пешком по бульвару, загребая ногами опавшую листву. Листья взлетают, кружатся в разноцветном хороводе, медленно и плавно опускаются на землю. Запах палых листьев…Тонкий, ни с чем не сравнимый запах осени.
Я бреду, беспричинно и, наверное, глупо улыбаясь. Идущая навстречу девушка покосилась на меня, насмешливо фыркнула, и пошла дальше. Каблучки звонко и четко цокают по асфальту.
Что ж, не многие любят осень.
А я люблю… Не знаю, почему, но… люблю.
Ночные прогулки по опустевшим бульварам… Только ты и звезды, неяркие осенние звезды над головой. Ветер в лицо, шепот листьев под ногами, и тишина, наполненная таинственными шорохами.
Осень…

Маленьким двориком наискосок, мимо старушек, вечно судачащих о чем-то старушек на лавочках. Не гнет их ветер, и не валит буря. Так и будут сидеть, разговаривая обо всем на свете, пока первые снега не загонят их в одинокие, маленькие квартирки.
А вот и мой дом. Два подъезда, пять этажей… Сущий пацаненок по сравнению со стоящими рядом огромными современными громадинами.
Евгений Петрович с третьего этажа опять лежит под своим стареньким жигуленком. М-да, интересно, кто на ком больше ездит…
Компания мужиков забивает козла. Не знаю, как козлу, а столу приходится туго. Мужики приветливо машут руками, но к себе не зовут – знают, что откажусь. Киваю головой в ответ и ныряю в подъезд.
Мне на пятый. Лифта нет, да и не надо, пешком гораздо приятнее. На втором этаже – ряды почтовых ящиков. В моем, как всегда, пусто…
Как ни странно, но лестница – вечное место сборищ всей окрестной молодежи, сейчас совершенно пуста и свободна. Что ж, тем лучше – не надо устраивать кроссов по пересеченной местности среди сидящих тел.
Вот и мой этаж. Два поворота ключа – и я дома. Кот Васька уже ждет у порога. Мурлычет, трется о ноги.
– Что, Васька, рыбки захотелось? – риторически вопрошаю я.
Васька мявкает в том смысле, что да, неплохо бы.
– Ну подожди, дай раздеться.
Куртку на вешалку, ботинки на подставку – и на кухню, провожаемый верным Васькой. Так, достать минтая из холодильника, положить в раковину размораживаться.
Васька нетерпеливо нарезает круги.
– Ничего, ничего, не маленький, подождешь.
Ну, а мы пока переоденемся.
Зайдем в комнатушку, включим компьютер, пусть пока скачает почту. Джинсы и рубашку – долой, где мои верные треники с вытянутыми коленками? Ага, вот они. Ну, и любимую футболку с надписью “Я хочу пива!”. Хоти, хоти. Лично я сейчас хочу что-нибудь поесть, и желательно – поплотнее.
Вернемся на кухню и осуществим инспекцию холодильника. М-да, негусто. Боюсь, придется ограничится яичницей. Ничего, тоже еда.
А Васька, наглец Васька стащил рыбину из раковины, и уже жрет – только за ушами трещит.
– Смотри, не простудись, Васисуалий.
Он дергает хвостом – мол, не учи ученого. И действительно – а что нам, кабанам…
Что ж, яичница – это негусто, но вот чаю мы нальем в любимую полулитровую кружку. Если уж пить – так с размахом…
Возвращаюсь в комнату. Почта уже скачана. Можно посидеть, почитать конференции. Или залезть по Сети на какой-нибудь форум, поприсутствовать незримой, как всегда, тенью…
Нет, сегодня почему-то неохота. Так что придется вам, братцы, обойтись нынче без меня. Надеюсь, скучно вам не будет…
Телевизор… Нет, я смотрел программу, сегодня старых фильмов нет. А смотреть новости, или, паче того, новомодный боевик… Благодарю покорно.
Значит, остается хорошая книжка. Я подошел к полке, ласково провел ладонью по корешкам, вчитываясь в названия.
Стругацкие? Сколько можно, и так уже наизусть знаю.
Рыбаков “Очаг на башне”? Нет, полгода еще не прошло. Да и читать о том, как убивали любовь – нет, только не сегодня.
Дяченко “Долина совести”? Недавно перечитывал.
Громов “Мягкая посадка”? Прибережем для зимнего денька.
Лукин “Катали мы ваше солнце”? Я улыбнулся. Что ж, почитаем про хитроумного Кудыку, озабоченного Докуку, грозного Всеволока. Про несчастное царство берендейское, хоть и расположенное неведомо где, а такое похожее на наше…
Так, свет выключить, а торшер над любимым креслом – зажечь. В проигрыватель – Спэйс Оперу еле–еле слышно. Кружку чая на подлокотник. Ну и, конечно, Васька, наевшийся Васька прыгает на колени, сворачивается калачиком и негромко урчит.
Хорошо…
Неспешно идет время. Тихо тикают часы на стене, шуршат переворачиваемые страницы. За окном сгущаются сумерки, и свет торшера – единственный оазис света в погрузившейся во мрак комнате. Васька притих, дремлет…

И звонок в дверь, как рев стартовой тревоги.
Я резко вскакиваю. Васька с недовольным мявканьем сигает в сторону.
Кто бы это мог быть?
Иду к двери. Ни глазка, не цепочки у меня нет. Да и зачем? Мелкой шпаны я не боюсь, а кому надо – тот и так войдет.
И только предчувствие, неприятное предчувствие холодит мне сердце…
Светлана…
Светлана, соседка с четвертого этажа. Красавица Светлана. Моя давняя и безнадежная любовь. Сколько раз мы случайно встречались на лестнице и во дворе. Сколько раз я молча проходил мимо, сухим кивком головы отвечая на ее приветствия, не в силах… не имея права на большее.
Вьющиеся светлые волосы, нежные овал лица. Огромные темные глаза. Вечернее платье радующим глаз образом облегает тоненькую, стройную фигурку. На ногах – туфельки на высоком каблуке…
Я замираю на пороге, не в силах вымолвить ни слова. И Светлана мелодичным голоском, слегка покраснев, отвечает на невысказанный вопрос:
– Вот, у меня калькулятор сломался. Я слышала, вы хорошо разбираетесь в технике, не могли бы посмотреть? – И она протягивает мне маленькую пластмассовую коробочку.
– Да, конечно, проходите, пожалуйста. – Я сторонюсь, пропуская ее. – Простите, тапочек у меня нет, проходите прямо так.
Вслед за ней я захожу в комнату. Васька, изменник Васька, уже, конечно, пристроился к ее ногам. М-да, хотел бы я поменяться с ним местами… Я закусываю губу. Успокойся, Серега, успокойся…
Включаю верхний свет. Светлана осматривается.
– Какая у вас уютная комната. А сколько книг! И диски… Можно, я посмотрю?
– Да, конечно, чувствуйте себя, как дома.
– Хорошо, – легкий смешок. – Я учту это.
Я кладу калькулятор на стол, достаю набор отверток и тестер. Сейчас поглядим, почему он не квакает… Ага, все понятно. Всего-навсего отошел контакт. Сейчас мы это поправим. Где мой верный паяльник?
За моей спиной стихает печальный и грозный рокот Спэйс Оперы. Начинает играть Энигма.
Я оглядываюсь. Светлана стоит и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и неведомая сила подымает меня со стула.
Мы встречаемся на середине комнаты.
– Пригласите девушку на танец…

Плывет над городом мелодия…
Плывут ее волосы над моим плечом. Ее рука в моей…
Запах ее волос, блеск ее глаз… Завораживающий, дурманящий блеск.
Губы, ее губы, все ближе и ближе…

Я рвусь изо всех сил, вырываясь, выныривая из бездонного, опасного омута ее глаз. Отпускаю ее руку и отступаю на шаг.
– Я вам не нравлюсь? – обида, совсем детская обида на ее лице…
Держись, Серега, держись… Но признание само рвется из груди:
– Очень нравитесь, Светлана.
– Тогда… почему?
Ну как, как ей объяснить? Нет, я не хочу… Не хочу! Слышите?! Не хочу!!!
– Светлана, я починил ваш калькулятор, можете забирать.
Секунду она стоит, будто не хочет… не может поверить в услышанное. Потом ее глаза, ее прекрасные глаза наполняются слезами. Как ножом по сердцу…
– Да не нужен мне этот дурацкий калькулятор! Я сама, сама его специально сломала, – ее голос прерывается, она всхлипывает, потом тихо продолжает: – Я… я люблю вас…тебя… Сережа… Люблю уже давно. И вот… – она осекается.
Я делаю шаг вперед, заключая ее в свои объятия. Светлана плачет, уткнувшись мне в плечо, а я… А в душе у меня темная, беспросветная пустота…
Наконец, она начинает постепенно успокаиваться, всхлипывая все реже и реже. Я отстраняю ее, смотрю в заплаканные глаза и, запинаясь, говорю:
– Светлана, Света, Светлячок ты мой, я… Я тоже тебя люблю. Давно… очень давно… с тех пор, как в первый раз увидел тебя. Но… Понимаешь в чем дело, я… Я недостоин твоей… Да и вообще ничьей любви…
Глаза в пол-лица, тихий, прерывистый шепот…
– Почему?
Воздуха, мне не хватает воздуха… Откройте… разбейте эти чертовы окна!
– Потому что я трус. Нет, хуже того, предатель…
Слова… Какое это проклятье – уметь говорить! Слова, как раскаленные, острые камни царапают мне горло.
– Я предал своего отца. Не выдержал, испугался боли. Сбежал...
Она снова подходит ко мне вплотную, кладет руки мне на плечи, требовательно заглядывает в глаза:
– О чем ты?
Я не вынесу ее взгляда… Прикрываю глаза. Метель, огненная, разноцветная метель крутится передо мной. Хрипло, чуть слышно:
– Мой отец заболел, заболел страшно, неизлечимо. Мы можем многое, но эта болезнь оказалась не под силу всей нашей науке. И что самое страшное – боль. Невероятная, немыслимая боль. Ее не снимали никакие лекарства. И единственный способ облегчить хоть немного страдания – это взять на себя часть боли. Только самый близкий человек может сделать это. А у моего отца был только я…
Река, безбрежная огненная река несла меня, покачивая в своих объятиях. И из невозможного далека доносился ее голос:
– Твой отец, он… Он уже умер?
Я открыл глаза. Ее лицо… Нет, на нем не было отвращения. Только любовь и… жалость. И это было последней каплей… С трудом выговаривая слова, я прошептал:
– Нет, еще нет. Время в наших мирах течет по-разному. Там – секунда, здесь – века…
– Наших мирах? Как это – в наших мирах?
Я бережно снял ее руки, ее нежные руки с плеч. Не сводя глаз, отступил на несколько шагов, стараясь запомнить, на бесконечно долгие часы, дни и месяцы боли запомнить это милое, навсегда любимое лицо и тоненькую фигурку…
– Я расскажу… Потом… Когда я вернусь…