То, что это Иисус, я понял сразу, как только его увидел. Портрет, переснятый с Туринской плащаницы, висел у нас в семинарии на парадной лестнице – огромный, объёмный, освящённый Патриархом. Значит, плащаница подлинная. То-то будут рады наши профессора.

Апостолы, поднимая клубы пыли, следовали за Иисусом на почтительном расстоянии, то есть он шёл как бы один, но при этом с ненавязчивым эскортом. Ученики представляли собой любопытную компанию, и почти никто не походил на канонические лики… Никаких благообразных мужей, а сплошь подозрительные рожи.

Как обычно, он первым пришёл в небольшой уютный бар, место их ежедневных встреч. Взял два пива и сел за столик в углу, за которым они обычно сидели. Сейчас подойдут остальные. Задерживаются. У всех много работы сегодня. Взрывы на солнце. Это отрицательно влияет на электронику. Он, наверное, даже успеет осушить первую кружку, пока придет Тед, наладчик с кондитерской фабрики. Там у них самая тупая техника. Почти первобытные автоматы. Значит, поломок меньше, или вообще нет.

...Номер этот отсутствует в моей электронной записной книжке. Не найдёте его и в моём маленьком карманном блокноте, на листочках, прикреплённых магнитами к холодильнику. И на пыльном стекле я его тоже нигде не выводил. Лишь тщательное исследование мозга способно указать вам эту группу цифр. Вы не поймёте, что она означает - пожмёте плечами и двинетесь копаться дальше. Тщетно. Ибо мой мозг более пустой и гулкий, чем разгруженный контейнер для морских перевозок. Я боюсь этих цифр, мне страшно их где-то записать, добавить чуток реальности моим ночным кошмарам.

Наступило утро. Солнце, жёлтенькое, словно вымытый лимон, вынырнуло из сине-зелёной пучины моря на востоке, и замерло в бирюзе неба, словно спрашивая: рады ли мне?

Золочёные львы на Приморских воротах гордо оскалили пасти, приветствуя светило, и блики гуляли по острым клыкам. За воротами просыпался Терсис, город Тысячи домов, известный на всех берегах великого моря.

Господи, да когда же они в конце концов взломают эту проклятую дверь?! Вонь стояла ужасная – трупный запах терзал мое обострившееся обоняние, кружил голову, сводил с ума. Надо было открыть окно. Не успел. Или просто побоялся?

Шипение с той стороны – что они там делают? Применяют какую-нибудь гидравлику? Дверь у меня хорошая – простым пинком не вышибешь. Непростым тоже. Человек я не самый богатый, но пару тысяч баксов на приличную дверь найти могу.

Трое волхвов в зеленых одеждах, воткнув вишневые посохи в землю, преклонили колени перед царем. Остальные жрецы, числом тридцать, стояли полукругом перед навесом у входа во дворец. Выход царя - событие редкое и опасное для народа. Даже капля, которую роняет пролетающая мимо птица, упади она на голову Избранного, предвещает несчастья. Или мошка, занесенная ветром в глаз…

Зелёная поляна купалась в лучах солнца. Огромные деревья, стоявшие по краям, хранили её покой как часовые. Было тихо и благостно. Шевелиться не хотелось, и потому он просто лежал в центре этого зелёного великолепия и смотрел в чистое синее небо.

- Ты выдержал испытание, Инегельд! – молвил жрец, стиснув мою ладонь, и я впервые осознал, какие у него длинные паучьи пальцы – Мы не погрешили против древнего закона, и Харбард может быть доволен. Пришла пора расстаться, - еле слышно продолжил он.
- Да, отец и впрямь порадуется, - решил я, - хотя, конечно, ему ведомо все на Свете, или почти что все.

Влажные от теплой, живой еще смолы сосновые стружки падают в костер и сгорают.

Махом.

В течение одного-двух ударов сердца.

Они горят совсем не так, как хворостинки - даже самые тонкие и сухие. Хворостины огонь сначала облизывает. Пробегает языком по всей длине, от начала до конца, покрывает черным нагаром - как саваном. Потом скручивает, корчит, выгибает в отчаянной древесной судороге. И жрет. Иногда - медленно с расстановкой, попыхивая то с одного, то с другого конца. Чаще - быстро и жадно.

Вид у дежурной феи Службы Безопасности был усталый и крайне измученный; синее форменное платье с нашитыми на груди золотыми звёздочками (соответствующих количеству лет выслуги) было измято, серебряный уставной колпак на голове в грязных пятнах и без положенного шёлкового шлейфа; стрекозиные крылья были обвисшие и тусклые. Словно фея сутки в восстанавливающее зеркало не заглядывала. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле — вся Служба Безопасности уже вторую ночь работала в аварийном режиме "гоблин-альфа".

С утра подул лёгкий ветерок, дым оттянуло к северу, и на холме, где разбила лагерь команда Алекса, появилась возможность хоть немного подышать. А к полудню, когда поместье догорело, оказалось и вовсе хорошо.

1

Долгий оранжевый день подходил к концу. Огромный, на полнеба, тусклый диск Волосатой уже пересёк ломаную линию горизонта и тени, словно щупальца приближавшейся ночи, тянулись к слабеющим островкам света. Пили их кровь.

I

Всё было как всегда, как каждый день из последних десяти прожитых ею лет. Весенние лучи старательно пробовали свою силу на ещё холодной от зимы земле. А птицы уже чувствовали приближающееся тепло и дарили свои песни пробуждающемуся городу. Всё было как всегда. Она шла по улице в своём расписном комбинезоне, будто летняя радуга, женщина-радуга. Будто вовсе и не женщина, а некое подобие её, подобие определяемое только полом, а не самой сутью. В правой руке крепко сжимала ручку пластмассового ведра, в такт её шагам мерно плескалась чёрная масляная краска.

Жаркий июльский день медленно сменялся удушливым вечером. Ленивые дуновения ветра заносили в узкие окна бара запахи раскалённого асфальта и выхлопных газов. Узкие окна-бойницы располагались почти под самым потолком и выходили на улицу вровень с тротуаром. Лучи клонящегося к закату солнца с трудом протискивались сквозь мутные стёкла и повисали жёлтыми столбами света в тесном прокуренном помещении. Мрачные тона и нарочито грубая, плохо обработанная мебель бара словно погружали посетителей на пару веков в прошлое.

Никто не мог знать что я - человек больше, чем каждый из них. Никто не мог знать, ибо внешняя форма для них - гораздо важнее содержания. Да и откуда появиться знанию, когда нет понимания? И откуда возьмётся понимание, когда нет времени? У меня же его за спиной - с лихвой.

- Долгой жизни и честной смерти, милорд.

Серое утро. Раскисшая, стоптанная в грязь земля, влага в воздухе, мелкими каплями оседающая на коже. Осень лезет мокрыми руками в чужой дублет...

В мой дублет.

- Долгой жизни, сэр Аррен, - ответил я негромко. - Пришли посмотреть на казнь?
- Я пришёл проводить несчастного в последний путь.
- Вам он нравился? - поинтересовался я. - Впрочем, не отвечайте... Я знаю, что нравился.
- Он так молод.
"Он стоил мне восьми солдат."

- Ставок больше нет, - громогласно возвестил крупье.

Шарик ударился и с дребезгом запрыгал, забился в красно-чЁрных объятиях рулетки. Я с замиранием сердца выслеживал путь этого круглого болвана, который не приносил мне в тот день ничего кроме разорения.

"Круглый болван" тем временем наматывал круги, все снижая и снижая скорость, пока не остановился на восьмёрке. И это при том, что я ставил на пять. Ну не скотина ли? Тяжело вздохнув, я выставил очередную порцию фишек. Может хоть на этот раз повезёт?

Времени до вечера было еще много, и он решил наведаться в парк. Он частенько приходил туда. Всегда любил природу, всяческие листики-цветочки, как ни странно. Кроме того, прогулки в парке, были полезны для его основного занятия, очень часто он присматривал здесь себе весьма-весьма перспективных клиентов. Он пристроился в укромном уголке, откуда открывался живописный вид на пруд с отражавшимися в нем деревьями. Ансельмо опять восхитился талантом неизвестного мастера, создавшего этот ландшафт.

Невероятная история эта произошла во время последних достопамятных беспорядков в нашем Городе, когда учинился такой ущерб городскому хозяйству, и едва не случился, - страшное дело! - переворот. Вы ведь помните, конечно: какие-то голодранцы, не иначе как из этих, национально сознательных, в Чистый четверг прямо на Великокняжеском проспекте учинили покушение на отца отечества. Само собою, не получилось ничего, но взорвать взорвали, даже джип с охраной помяло, а машину отца отечества забрызгало бетонной крошкой и мозгами.

Я стоял у обрыва и смотрел на белую кипень облаков под ногами. Только сегодня мне было разрешено, да и то с огромным количеством церемоний, выйти из храма. И первым делом я пошёл взглянуть на то место, откуда, по словам жителей поселения, пришёл – на небо. Оно расстилалось до самого горизонта, пенясь белыми башнями облаков. Оно заливало всё вокруг, всё кроме нескольких твердей, взметнувшихся из глубины моря облаков. Море – я не знал, что стоит за этим словом, оно было незнакомым, чужим для того мира, где я проснулся, но оно почему-то подходило к тому, что я видел перед собой.

Оксана не хотела даже открывать глаза. Так чудесно было это вдруг возникшее в ней, где-то глубоко внутри тела ощущение, неожиданно заменившее собой всё, что могли слышать уши и видеть глаза. Полёт-не полёт, падение-не падение… что-то, не поддающееся описанию словами. Когда вокруг нет ничего и, в то же время, есть всё. Когда ничего не хочется. Хочется только, чтобы это не кончалось.

Эта планетка была на редкость симпатичной - зелёный лужок, за ним сразу поля какого-то местного злака, рядом деревья, которые, будь они раз в десять поменьше, я окрестил бы кустарником. Сверху надо всем этим - удивительно красивое зелёное небо с ярко-оранжевым солнцем, висящем почти прямо над деревьями.

Алексей лежал на диване. Диван стоял в огромной пустой комнате заброшенного дома на окраине старого провинциального городишки. Почему воры оставили диван? Обычно в таких городах покинутые дома перестают быть похожими на жильё очень быстро, из них уносят всё, а уж мебель, двери и оконные рамы в первую очередь. Здесь же все двери и окна были на месте. И диван. Старый, но ещё крепкий, он был очень кстати. По большому счету, это был Хилтон, по сравнению с тем, где ему приходилось ночевать иногда. Особенно когда кончились деньги.

- "Четырнадцатое мая. Сегодня девятнадцать человек из младшего состава отравились в столовой. Странно. За завтраком подавали всё те же пельмени с начинкой из свинины. Свинина, конечно, только так называется. Кок говорит, что в пищевом блоке смотрят по составу, если количество жиров и углеводов укладывается в нужные рамки, то добавляют соответственные вкусовые добавки и называют... например, свинина. Или, допустим, что жиров оказалось меньше, а чего-то там больше, так сыпанут "вкусовой пакет 15" и обзовут говядиной. Какая, к чёрту, разница, если все это растёт в гидропонике?

Он открыл глаза, глубоко вздохнул и посмотрел за окно. Там, по-прежнему шёл очень сильный дождь. Из-за этого проклятого дождя, шедшего вот уже несколько дней подряд, он не мог выбраться на главную магистраль и продолжить свой путь. К нему подлетел робот официант и предложил ещё кофе, но он лишь молча отверг вежливое предложение медленным движением пальцев и снова посмотрел в окно.

К тому времени, когда Эрон прибыл на «Тоннемех», тот уже напоминал не то Ноев ковчег, не то сошедший с места и пустившийся в путь Вавилон. Народы и расы смешались здесь с поразительной пестротой. Проехав в мобиле по улицам от швартовочного отсека до ближайшей приличной гостиницы, инспектор за двадцать минут насчитал не менее пятнадцати языков и диалектов. Пожалуй, за всю историю освоения Галактики ни один колонизационный проект не вызывал такого ажиотажа, как Великая Миссия.

В старом парке, в центре города, среди вековых, разлапистых деревьев стояла мраморная статуя. Она не была произведением искусства: длиннобородый старик в развевающихся одеждах вглядывался в далёкий горизонт, опираясь на сучковатый посох. Старая, уже крошившаяся скульптура, покрытая пылью, но почему-то не изгаженная местными птицами, во множестве носившимися в округе.

Когда лес, наконец, кончился, начался дождь.

И не просто какой-нибудь мелкий досадный дождичек, а наглый и довольно сильный обложной дождяра. Часа, эдак, на два-три, не меньше. А может, и больше.

1.

Темнота. Небо без звёзд. Только огни рекламы освещали пустынные улицы. Даунтаун. Глубокая ночь. В это время суток делать здесь нечего. Шаги. Одинокая фигура. Девушка шла, покачиваясь на высоких платформах новомодных узконосых туфлей.

- Сори….

Тонкие, сухие губы Сори замерли на миг в нерешительности, но продолжили прерванное занятие – целовать кожу Эли. Сори дошел уже почти до талии, начав от ямочки у левой ключицы, и явно не собирался останавливаться.

- Сори...