Оксана не хотела даже открывать глаза. Так чудесно было это вдруг возникшее в ней, где-то глубоко внутри тела ощущение, неожиданно заменившее собой всё, что могли слышать уши и видеть глаза. Полёт-не полёт, падение-не падение… что-то, не поддающееся описанию словами. Когда вокруг нет ничего и, в то же время, есть всё. Когда ничего не хочется. Хочется только, чтобы это не кончалось.

Какой же всё-таки Ромка замечательный любовник! Хоть и мутант. С зеленоватой кожей, иссечённой сеточкой прожилок, с когтями на пальцах, с длинным изогнутым хвостом-гребешком и нечеловеческим лицом, но… он - прелесть. Окружающие люди считают его уродом, посмеиваются и задевают скабрезными шутками по разным поводам, как и всех мутантов, но он лучше их во сто крат. В уродливом, по мнению большинства, теле сидит замечательный человек. Не мутант, а именно человек. Более человечный чем те, что издеваются над ним.

Но главное – Ромка её любит. Он влюбился давно и прикладывал титанические усилия, чтобы обратить на себя её внимание. Остальные мужчины считали, что вполне достаточно пары старых анекдотов, обеда на двоих и пространного рассказа о своём великом прошлом и не менее грандиозном будущем, чтобы произвести на неё впечатление и тут же уложить в постель. Мутанту-уродцу, плоду неудачных генетических экспериментов ничего не светило, если бы он… если бы он не любил. Если бы она не стала смыслом его жизни.

И Ромка следовал за ней по пятам, добивался даже малейшей возможности просто увидеть её, постоять в сотне шагов, наблюдая за тем, как она общается со своими друзьями или подругами. Он сочинял ей стихи и подбрасывал под дверь, поначалу анонимками, потому что стыдился подписать их своим именем, именем мутанта. Ему нужно было обладать огромным количеством положительных качеств, чтобы они могли затмить все недостатки его зеленоватого оттенка лица, в котором черты змея или, скорее, ящерицы смешались с чертами человека. И Ромка обладал этими качествами. Вежливый, отзывчивый, добрый, внимательный. Что там еще? Умный, проницательный, наконец. И превосходный любовник, как она успела убедиться. Неоднократно. Тактичный, искусный в ласках, неутомимый. Не то, что другие мужчины. Ленивые и эгоистичные. Попрыгал верхом на ней, постонал для виду и отвалился на бок.

Оксана не могла шевельнуться, да и не хотела. Она словно расплылась по белоснежным простыням, растаяла в объятиях странного мужчины с зелёной кожей и длинным раздвоенным змеиным языком. Какими, оказывается, нежными и волнующими могут прикосновения этого языка, какими жаркими могут оказаться губы, вокруг которых зелёная кожа. Никто из людей этого не знал, не знает и не будет знать. Кроме неё.

Все боятся мутантов. Не любят их. Как родитель, ожидавший рождения мальчика, а получивший девочку. Сами построили засекреченные центры генетических исследований, сами выводили там мутантов, собираясь сделать из них сверхсолдат или хотя бы просто дешёвую рабочую силу. Но стоило информации каким-то боком просочиться в прессу, как тут же народ всем миром сбежался смотреть на новорождённых уродцев. Поначалу их даже хотели продавать зоопаркам, пока не выяснилось, что они разумные. “Раз разумные – пусть живут!” – сказало правительство, нехотя убирая палец с красной кнопки. Даже “Комитет по делам мутантов” создали. Половина людей, половина мутантов. Люди из комитета советовали людям держаться подальше от мутантов, мутанты-комитетчики советовали своим не общаться близко с людьми. Так и жили себе спокойно “зелёные люди” в резервациях на окраинах городов, лишь иногда выбираясь в город. В одно такое “иногда” они и встретились. С того дня Ромкино “иногда” участилось. Он брал себе всё больше работы в резервации, лишь бы почаще выбираться в город, к ней. Пару раз она видела, как устало бредёт он по улице к месту свидания, волоча хвост по мостовой. Но стоило влюблённым глазам различить её лицо в толпе, как плечи тут же расправлялись, хвост загибался кончиком вверх и шаг ускорялся чуть ли не до бега. С этого момента Ромка не знал усталости. До самого утра.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Закончилась и еще одна ночь любви и счастья, которую они провели в ромкином гостиничном номере. Пора одеваться, идти завтракать. Потом весь день беготня, беготня. Офис, звонки, встречи, контракты. Всё мелькает с головокружительной быстротой, пока вечером она вновь не ступит на порог этой комнаты.

- М-м-м-м… - она потянулась, собирая влажную от пота простыню складками вокруг ползущих по ней в разные стороны ладоней.

Всё хорошее заканчивается, чтобы повториться вновь. Нужно только пробежать дневной марафон обязанностей и формальностей, чтобы следующей ночью снова… Боже! Как же было хорошо!

Ей на живот упала холодная капелька. От неожиданности Окасана открыла глаза и обнаружила, что Ромка уже вылез из душа и развлекается тем, что держит над ней свою мокрую зелёную руку и смотрит, как с кончиков когтей капли летят вниз и разбиваются о её упругий плоский живот, почти не оставляя после себя следа.

- Вставай, - он мотнул головой в сторону двери ванной комнаты.
- Не хочу! – она скорчила недовольную мину.
- Ах, так!? – Ромка кровожадно улыбнулся, выпустив свой змеиный язык на всю длину. – Ну, держись!

Он нагнулся, легко подхватил Оксану и начал с ней на руках скакать по комнате. При каждом таком скачке ей казалось, что они вот-вот упадут, и она стукнется обо что-нибудь, потому Оксана завопила:

- Отпусти! Отпусти меня!
- Но для этого тебе придётся встать на ноги! – заявил Ромка, подпрыгивая в очередной раз.
- Ладно, ладно, я согласна.

Ромка опустил её босыми ногами на пол и встал рядом. Высокий, Оксана ему по плечо, с треугольным торсом, уходящим буграми мышц под полотенце, изображающее набедренную повязку. Руки мускулистые. Кожа на них там, где шарами должны вздуваться напрягаемые бицепсы, почему-то приняла светло-зеленый оттенок. Руки сильные, но в тоже время такие нежные. Когти, которыми он порвал не одну простыню, но ни разу ни царапнул свою любимую.

Любимую? Конечно. Несомненно. Это – любовь. Она знала совершенно точно и, с тех пор, как они начали встречаться, Оксана свысока смотрела на других мужчин и женщин, по её мнению не обладавших этим высоким даром.

Мужчины. Похотливые скоты, которым то, что они – люди и люди равные между собой, досталось просто так, даром. Признание в каждом из них человека ничего им не стоило. Они - люди по праву рождения, а Ромка сам сделал из себя человека. И заставил её, Оксану, признать себя за человека.

Мужчины. Фу! Только и знают, что трепаться между собой, как женщины падают от них в обморок стадами, как бьются под ними в экстазе, требуя “Ещё! Ещё!”. Каждый, даже самый последний импотент, считает себя суперлюбовником. А Ромка… Он заставил её, женщину, считать себя таковым. Заставил её признать это в первую же ночь, без принуждения. Без обязывающих к положительному ответу типично мужских вопросов “Как тебе?”, “Ты кончила?” или “Был ли у тебя оргазм?”. Она сказала ему сама. Это куда важнее.

Мужчины. Случись что с их женщиной, первыми сделают вид, что это к ним не относится. Любят себя, холят, лелеют. А этот, не колеблясь, даст порезать себя на куски за неё, а ещё вернее сам порвёт на части любого, кто посмеет её тронуть хоть пальцем. Одного чуть не порвал. Так проскрёб когтями по столику в ресторане, что остались глубокие борозды. Нахал, попытавшийся до этого что-то сказать, побледнел и замолк.

А женщины? Самки, довольствующиеся перепадающим им время от времени вниманием самцов. За одно это их справедливо можно презирать. И она их презирает. У них нет любви. Ни одной на всех. А у них с Ромкой она есть и всего на двоих.

Оскана прильнула к Ромке, обняла его и потянулась поцеловаться. Крепкие руки обхватили её за талию и без усилий подняли. Вместо обычного наглого мужского поцелуя последовало легкое прикосновение, постепенно преходящее в более сильное, глубокое. Всё сильнее и сильнее, жарче. Блаженство. Совершенное блаженство. Не сравнить с поцелуем человека, которого не любишь. И нога уже трётся обо что-то твердое под полотенцем. Вот это действительно…

Что-то легко коснулось её спины между лопатками, и медленно, извилистым путем поползло вниз, к ягодицам. Оксана, не отрываясь от поцелуя, схватила Ромкин хвост и, когда губы её стали свободны для слов, игриво произнесла:

- Оторву!
- К сожалению, это невозможно! – улыбнулся он. – Иди в душ, а то опоздаешь.

Заскочив в ванную комнату, она снова подумала: “Какой же он всё-таки замечательный! Иной мужик только остыл – сразу скачет в ванную и торчит там полчаса. А потом приходит, отворачивается к стенке и остаток ночи храпит в своё удовольствие. Ромка не такой. Долго ждал, а потом спросил, не пойдёт ли в душ она. И только после того, как она сказала, что он может идти первым, соскочил с кровати, чмокнув её перед этим в щеку. Прелесть! Но неужели надо выкрасить мужчину в зелёный цвет, изуродовать ему лицо и вообще всё тело, чтобы он стал таким? Неужели им обязательно быть мутантами, чтобы хотя бы попытаться быть людьми?”

Оксана, уже сполоснувшись, долго рассматривала себя в зеркало. Молодая. Красивая. Иногда ей самой кажется, что она красива даже больше, чем надо. Что ещё нужно? Работа? Есть. Мужчина? Есть. И какой!

“Но что же дальше, дорогая моя? Нет, не сегодня, а вообще. Так что дальше?”

- Ром, - позвала она.
- Да? – раздалось из спальни.
- А у нас с тобой могут быть дети?
- Почему нет? Могут, конечно. Хвост этому не помеха.
- А наши дети будут нормальными?

Ответа Оксана ждала с минуту, пока не поняла, что совершила самую большую глупость в своей короткой и теперь уже вовсе не счастливой жизни. Дверь была открыта. Ромкина одежда лежала на кресле, но что-то подсказывало ей – отсутствие одежды его не остановит. Его теперь уже ничто не остановит.

Она выскочила из номера нагая и босая с растрёпанными золотистыми кудрями, бешено озираясь по сторонам. Коридор пуст. Лифт, судя по ползущему вверх огоньку, только поднимается.

Оксана бросилась к лестнице чёрного хода. С лестничной площадки, на которую она ворвалась вихрем, было слышно, как шлёпают по ступенькам босые ноги и как отстукивает им в такт по ступенькам хвост. Всё дальше и дальше, всё тише и тише. Уже почти не слышно.

Она хотела броситься следом за Ромкой, догнать его, упасть прямо так, голой, перед ним на колени, плакать, просить прощения, умолять, чтобы вернулся, когда вдруг, её догнал ответ на заданный вопрос. Он выполз из распахнутой двери их номера, тихого двухместного рая, выполз, чтобы сказать “нет” маленькому уединенному раю в этом большом мире, который вот-вот наполнится людьми выходящими из приехавшего лифта и тысячами других, что пройдут по этим коридорам и лестницам сегодня, завтра, послезавтра. Тысячами людей. Миллионами людей. Миллиардами. Но среди них не будет Ромки.

Он не вернётся. Даже если она догонит его и бросится в ноги. Он запрётся где-нибудь в самом дальнем уголке гетто мутантов и никогда больше не выйдет оттуда. Он не вернётся, потому что Пропасть уже здесь. Вот она, только что была тёмной извивающейся полоской в рисунке ковра на полу, а теперь становится все шире и шире. Расползается на глазах, поглощая цветастый узор, устилающий пол. Один край упирается в дверь номера, а другой уже у самых её пяток, лижет их своим бессердечным холодом.

Ноги не держали. Держась за стену, Оксана опустилась на колени и зарыдала. Плакала долго и протяжно, временами пытаясь что-то произнести сквозь поток рыданий, но ей это не удавалось. Внутри словно чем-то резало. Очень больно, всё сильней и сильней. Иногда от этой боли она начинала подвывать. Голова, плечи и бессильно повисшие руки тряслись, по лицу стекали струйки слёз, необыкновенно солёных, жгучих и едких. Они текли причудливыми путями, собирались в уголках губ и капали оттуда на обнажённую грудь. Капли падали и разбивались, почти не оставляя следа.

Рыдания становились всё громче и пронзительнее. Выглянули из соседнего номера. Потом ещё из двух. Пришёл кто-то из персонала. Ещё один, ещё. Долго пытались её успокоить, потом вызвали скорую. Машина пришла всего через несколько минут. За это время вокруг голой девушки, рыдающей в коридоре, собралась недоумевающая толпа, через которую врачи еле протиснулись. Оксана не сопротивлялась. Просто плакала. Её уложили на носилки, накрыли до самого подбородка чем-то белым и до безобразия стерильным, понесли куда-то. Несли быстро, носилки раскачивало из стороны в сторону, и к горлу подступила тошнота, а на языке появился горький привкус. От этого весь мир вокруг стал еще противнее, и Оксана заревела ещё сильнее и продолжала рыдать всё время, пока машина мчалась в больницу, пока её везли в палату, пока делали укол. Сквозь мутную пелену слёз проступил силуэт, спрашивавший у кого-то, не надо ли её привязать. Прежде чем этот кто-то ответил “Нет, не надо”, Оксана разразилась новым нескончаемым потоком слёз и рыданий. В голове бешено металась только одна мысль: “Я сойду с ума! Я сойду с ума… если уже не сошла. Я хочу сойти с ума!!!”

Проснулась только следующим утром. Слёзы высохли. Всё прошло, только в голове чуть шумело. Она открыла глаза, увидела белый потолок и больничные стены, поняла, где находится. Тут же припомнила, что случилось вчера, и готова была снова зарыдать, проклиная свою глупость и неосторожность, но слёз больше не было. Глаза были сухими. Совсем-совсем.

Оксана прикрыла лицо руками. Вот и всё. Закончилось тихое счастье, которому не суждено повториться в этом мире, мире людей. Людей, на которых она еще недавно смотрела свысока. Дорого пришлось заплатить за этот взгляд. Непомерную цену. Теперь, после этой ужасной Она казалась себе пустой. Совершенно пустой. Как будто вместе с потоком слёз вышла из неё душа, горячая и трепетная. Даже собственные руки, закрывавшие лицо, показались ей чересчур холодными, как у трупа.

Что же будет? Что же будет дальше? Ответ на этот вопрос был теперь куда более простым, чем тогда, в номере, но и куда более жестоким. Дальше не будет ничего необычного. Она полежит несколько дней в больнице. Её будут пичкать таблетками. С умным выражением лица будут задавать глупые вопросы. Потом она выпишется и снова пойдёт на работу. Через день-два в ресторане или на улице или ещё где-нибудь к ней снова подойдёт мужчина с глупым вопросом. Самый обычный, из тех самых, которых она ещё недавно презирала. Она ему откажет. И второму и третьему. Но на ком-нибудь она остановится.

Даже не потому, что полюбит его. Просто ей надо будет на ком-то остановиться. И они поговорят полчаса за обедом, потом он предложит отправиться к нему. Или к ней. Но, скорее всего – в номера. И они будут встречаться, пока кому-то из них не надоест. Очередная случайная связь порвется, словно её и не было. Так будет, пока возраст не подкатит к тридцати. Ей понадобится не просто мужчина, а муж. Рано или поздно найдётся. Он даже сделает ей предложение, потому что ему тоже как раз под тридцать, нужна жена…

У них будут нормальные дети. Без зеленоватого оттенка в коже, без хвостов гребешками и без раздвоенных языков. Им не придется доказывать, что они люди. Они не будут страдать. Будут спокойно расти, жить среди таких же людей, как они.

Будет ли любовь? Нет. Оксана знала, что такой любви больше не будет. Той самой любви, с которой боролся “Комитет по делам мутантов”, настоятельно рекомендуя людям не иметь близких контактов с ними. Той самой любви, о которой ей как-то говорил Ромка.

В одну из первых встреч она в шутку спросила его:

- Ром, а что такое любовь?
- Любовь - это хождение по лезвию, - необыкновенно серьёзно ответил он. – Пока идёшь, приятно щекочет. Но один неверный шаг - и ты падаешь. Острая сталь быстро режет тебя пополам. Одна часть остается с одной стороны, а другая - с другой. И ты можешь остаться только в одной из этих частей.

Прав. Он всегда был прав. Ящерица с мозгами человека среди людей с мозгами ящериц. Ящерица с душой человека. Но ящерица. Ящерица доказавшая, что она в тысячу раз человечнее, чем окружающие её люди. Но ящерица. Его нельзя любить безоговорочно. А, значит, нельзя любить вообще.

Снова не хотелось вставать. Тело стало совсем чужим. Оксана не чувствовала собственных рук и ног. Нет, сейчас она не встанет. Пусть сталь режет ещё. Она готова снова плакать. Пусть. Будет чувствовать хоть что-то.

Но больше не резало. И не болело. Нигде. Даже голова совсем прошла. Спать не хотелось совсем. В щель меж пальцев она увидела, что над кроватью стоит доктор с приятным лицом и чего-то ждёт.

Оксана убрала руки от лица. Врач спросил, как она себя чувствует. Она ответила, что нормально. Он спросил:

- С вами раньше такое бывало?
- Нет, - тихо ответила ему Оксана, глядя ему через плечо.

Там по белому простору пололка пролегла тоненькая, едва заметная черная трещинка. Она отделила собой маленький кусочек белого, совсем крохотный, но почему-то именно к нему, к крохотному кусочку был прикован взгляд Оксаны.

- Нет, - повторила она ещё тише, больше для себя, чем для доктора.

Ещё вчера она знала, что с ней такого никогда не было. Теперь она знала, что этого не будет и впредь. Никогда.

Оксана закрыла глаза и повернулась лицом к стене.

В эту ночь к обычным запахам городской свалки добавился запах горелого мяса.

- Всё-таки я не умею готовить! – посетовал Роман, снимая с огня крысиную тушку, нанизанную на велосипедную спицу.

Свежепойманная животинка немного подгорела, но есть можно. Брезгливо скривившись, он сначала потрогал тушку языком, а потом укусил и принялся быстро-быстро жевать, чтобы не успеть почувствовать, какова на вкус приготовленная на костре крыса. Подгорела. Противно. Всё противно. Даже его собратья по несчастью, такие же мутанты, выгнали его из резервации, когда узнали, что он связался с женщиной. Не дали даже взять вещи и одежду. Он так и сидел голым у костра посреди огромной помойки. Кого стыдиться? Здесь, на помойке ни людей, ни мутантов нет.

“А ведь она меня предала, - подумал Роман, поглощая свой нехитрый ужин. – Не умышленно, конечно. Так, по глупости. Так же, как и влюбилась в меня. По глупости. И я в неё влюбился по глупости. И вообще, всё, что произошло с нами – большая глупость. Нелепость. Иначе и быть не могло, но нам так хотелось верить в то, что может быть иначе! Особенно мне. Всегда хочется верить. Ящерицам особенно. Говорят, если обычной ящерице, не мутанту, кто-нибудь откусит хвост, она может отрастить такой же новый. Хочется верить, что и мутанты способны на что-то в этом роде. На регенерацию что ли. Мы, мутанты, вообще оптимисты. Надо быть большим оптимистом, чтобы жить мутантом…”

Роман почесал хвостом за ухом и удрученно произнёс, глядя на останки крысы:

- Эх… Жалко соли нет.