Облизнув пересохшие от напряжения губы, я уже, наверно, в сотый раз остервенело вдавил клавишу "бакспейс". Чёрные значки исчезали в победном мигании безжалостного курсора – и через секунду монитор вновь призывно светился девственной белизной чистого листа.

- Хватит! – я резко захлопнул ноутбук.

Мирно дремавшая на дальнем конце скамейки небольшая собака рыже-белой масти встрепенулась и, вопросительно приподняв вислое ухо, окинула меня укоризненным взглядом томных янтарно-коричневых глаз.

- Да, Джесси, да, – впал я в упоительный экстаз самокритики, – твой несчастный хозяин – безнадёжный, бездарный графоман, олух бесталанный. В кои-то веки решился и… Ни строчки, понимаешь? Ни единой проклятой строчки за двое суток! Господи, если ты есть, вразуми недостойного раба твоего!

Собака, внимательно оглядев парк и не обнаружив в пределах досягаемости вездесущих нахальных белок, выразительно зевнула, демонстрируя идеальные зубы и сугубо материалистический подход к проблеме, переменила позу, комфортно утвердив подбородок промеж вытянутых передних лап, скептически вздохнула и вновь прикрыла глаза.

- О, Большой Белый Тот, встань за моими плечами, шепни в ухо верное слово, – молитвенно вскинув руки, я вперил просительный взгляд в равнодушные небеса. – О, Аполлон, пошли одну из твоих Муз! Ну что тебе стоит, Солнцеликий? О, Одноглазый Мастер Рун, дай мне хоть крупицу твоего таланта! О, Браги, муж полногрудой Идунн, неужели ты откажешь дерзновенному в пустячной просьбе? О, Мудрый Змей Велес, яви силу свою! На тебя, ведуна, едино уповаю!

Увлекшись, я напропалую перебирал имена богов и демонов, имевших как прямое, так и весьма отдалённое отношение к литературному ремеслу. Но вскоре запас моих познаний в этой области иссяк, и я умолк, с надеждой озираясь по сторонам.

Камлание о вдохновении закончилось без видимых результатов: не гремел гром, не сверкали молнии, не дыбилась земля от великанской поступи, не неслись в ураганном галопе чёрные крылатые кони с огненными глазами, и даже дорогущий модем "Нокия" в ноутбуке стоически молчал. Взвыла было сирена скорой помощи, но вскоре умолкла в отдалении за перекрёстком.

Несколько минут я сидел молча, тупо уставившись на серебристую коробку переносного компьютера. Медленно закипавшая волна раздражения прорвалась яростной вспышкой:

- Ах, так, значит! Так?

Я наотмашь саданул кулаком по спинке скамейки. Взвизгнув от неожиданности, Джесси в мгновение ока слетела с импровизированного ложа и, приземлившись на широко расставленные лапы, ошалело замотала головой.

- Стяжатели! – орал я, гневно потрясая многострадальным ноутбуком. – За душу проданную, за овцу, за курицу помогаем, да?! Не дождётесь! Ах вы, старые скаредные…

Поток моего красноречия прервал отрывистый лай.

- Ты ещё тут? Цыц! – прикрикнул я на собаку. – На место! Место!

Глухо и недовольно ворча, Джесси подчинилась и, вспрыгнув на край скамейки, устремила в пространство индифферентный взгляд.

- Ну и хрен с вами, – перевёл я дух. – Не хотите – не надо. Обойдёмся!

Распахнув ноутбук, я быстро застучал пальцами по клавиатуре, набивая: "Оставалось почти семьдесят лет…"

- Извините, какой породы ваша собачка?
- Дворянской, – машинально буркнул я, не отрывая взгляд от экрана. – Помесь фокса и…

Тут я сообразил, что не слышу Джесси. Кто-то стоит рядом, а она – молчит! Я рефлекторно воззрился на дальний конец скамейки…

Моя дворняга не хуже сторожевого пса облаивает из-за двери каждого проходящего по лестнице. Моя собака не подпускает ко мне посторонних ближе, чем на три метра, без предупреждающего грозного ворчания. Моя сучка, весящая всего двенадцать кило, ни секунды не раздумывая, вцепилась в морду соседскому ризеншнауцеру, когда тот опрометчиво решил поиграть со мной – вцепилась намертво!

И вот теперь моя бдительная телохранительница сидела с умильной мордой, а чья-то чужая рука чесала её за ухом!

Я настолько опешил, созерцая манипуляции, потворствующие падению морального облика Джесси, что сначала даже забыл рассмотреть "нахала".

- Так с кем, говорите, ваша сучка помешана-то? – невозмутимо переспросил нарушитель собачей репутации. – Чудная псина. Ах ты, красавица моя!

Джесси, пребывавшая на вершине собачьего блаженства, утробно застонала.

Осознав, что отвисшая челюсть не придаёт моему лицу особой интеллектуальности, я закрыл рот и попутно выдавил:

- С эстонской гончей.

С трудом восстановив работу речевого аппарата, я обрёл и некоторую толику прежних способностей к логическому мышлению. Вообще-то, я и раньше видел в нашем парке этого крепкого невысокого старика. Правда, издали и мельком. Точно – дедушка в допотопном спортивном костюме и лыжной шапочке бегал здесь по утрам и вечерам. С собакой. Её-то я помнил хорошо – чёрную как смоль, крупную породистую немецкую овчарку. Молча подойдёт, строго посмотрит, понюхает воздух и молча же уйдёт восвояси. И вот ведь странное дело: ни Джесси, хоть и заводная донельзя, ни другие собаки, даже самые чумовые питбули, никогда не пытались перед овчаром этим хвост поднять, никогда!

Теперь старик был один, да и всегдашний спортивный костюм он сменил на строгую чесучовую пару с тёмным плащом английского кроя до щиколотки – писк моды семидесятых. В нашей местности конец сентября – начало октября мягкие, без дождей, мне порой и в свитере без горла жарковато бывает, но старые люди – иное дело, кровь-то их уже не греет. А моему собеседнику, пожалуй, лет под восемьдесят – вон как лицо морщинами посекло.

Пока я наблюдал и раздумывал, старик в последний раз поскрёб Джесси за ухом и, похлопав ее по спине, переключил внимание на меня.

- Молодой человек, вы уж меня извините, вы так кричали, и я позволил себе подойти. У вас всё в порядке?
- Да, – пробормотал я и вскочил со скамейки, представив, как выглядело со стороны мое энергичное общение с потусторонними силами. – Ничего особенного, так… дурака валял.
- Конечно, конечно, – старик изучающе посмотрел мне в глаза, – а я, грешным делом, подумал…
- Вы напрасно беспокоитесь, – засуетился я, ощущая, как моя физиономия расцветает всеми оттенками помидора. Чёрт знает, за какого психа он меня принял: вот ведь попал! – Всё нормально. Правда.
- Ну, коли так, позвольте ещё один вопрос, – расслабившись, мой собеседник улыбнулся краешком губ. – Что это за штуку занимательную вы всё время в руках вертите?
- Переносной компьютер, ноутбук. Замечательная вещь, – я вдруг стал необычайно словоохотливым. – На нём и печатать можно, как на печатной машинке, и сообщения от друзей принимать, и самому отправлять, и новости читать, и даже кино смотреть.

Придя в себя, я прочёл старику импровизированную лекцию по основам прикладной информатики. Не знаю, понял ли он, но слушал внимательно, ни разу не перебив.

- Чувствительно благодарю вас, молодой человек, – церемонный полупоклон вознаградил мои старания. – Вот ведь как бывает: живёшь в глуши и не знаешь, каких вершин достиг гений человеческий. – Засунув руки поглубже в карманы плаща, старик качнулся с пятки на носок. – Наука – сила! И, поди ж ты, не угонишься за ней, – он с досадой покрутил головой. – Да-с, ушло моё время, ушло безвозвратно.

Последняя фраза заставила меня вновь покраснеть: "Ну и идиот же ты, властитель дум, людовед! Человек к тебе со всей душой, а ты его старым маразматиком выставил," – отчаянно подумал я и, пытаясь загладить бестактность, торопливо забормотал:

- Напрасно вы так. Вот, к примеру, Джесси никого к себе не подпускает, а вам в руки без звука далась. Значит, своего почуяла, а вы говорите, всё в прошлом. С первого момента собаку обаять – какой талантище иметь нужно!
- Собаки-то дело нехитрое, – приосанившись, старик одобрительно хмыкнул, – одначе тут вы правы: кое-что еще могём.
- А где ваш пёс? – продолжил я животрепещущую для всех собачников тему. – Я частенько вижу вас с ним. Серьёзный овчар…
- Волк ушел, – отрубил старик и отвернулся. Потом тихо добавил: – Он никогда не любил город.
- Простите, я не знал, – только и смог выдавить я. "Ох, и поганый же у тебя язык, приятель! Когда ты головой работать начнёшь?"
- Не стоит извиняться, – тяжёлая рука легла на мое плечо и, придавив, заставила меня снова опуститься на скамейку, – и уж точно не стоит обвинять себя в глупости. Вы ведь писатель, а не ясновидящий…

Вздрогнув от неожиданности, я поднял взгляд. В тёмной глубине горевших, словно агаты, глаз плясали искры, но не было ни гнева, ни иронии.

- Вот, не побрезгуйте, – подавшись назад, старик протянул мне горсть ржаных круто посоленных сухариков. – Сам делал, для… Короче, вы меня премного обяжете, если отдадите их вашей замечательной Джесси. Я бы и сам дал, но всё-таки не стоит чужому прикармливать собаку. Согласны?
- Да, – я машинально подставил сложенные лодочкой ладони, – конечно.
- Вот и ладушки, – мой странный собеседник вновь улыбнулся краешком губ. – Ну, мне пора. Режим-с, знаете ли.

Он повернулся и, не прощаясь, твёрдой походкой зашагал прочь, к выходу из парка.

- Спасибо, – закричал я в спину удаляющейся фигуре, – до встречи!

Не оборачиваясь, старик махнул рукой.

Я всё ещё задумчиво смотрел ему вслед, а меня уже требовательно толкали под локоть. Мокрый возбуждённый нос пытался дотянуться до лакомства.

- Джесси, совесть имей, а! Хотя какая совесть, если речь идет о жратве? – меланхолично вздохнув, я протянул собаке первый кусочек. – На, лопай, ненасытная.

Заходясь от восторга, собака упоительно зачавкала, да так, что я не выдержал и отправил второй сухарик себе в рот. Так мы и сидели, попеременно работая челюстями, пока трапеза не кончилась. Я дал собаке слизнуть с рук сухарные крошки и, откинувшись на спинку скамейки, закурил…

…Вот он, спасительный переулок, всего в какой-нибудь паре шагов, но, не останавливаясь и не сворачивая, я прохожу мимо. Сегодня я решил: иду прямо! Вот они – Ромка, Серьга и Витёк. Пацаны из третьего "Б". Стоят, гады, ухмыляются.

- Шурик, у тебя деньги есть?
- Есть, – достаю из кармана серой ученической формы и показываю медяки – их дала мне мама на булочку и компот. Монетки липнут к мокрой ладошке. – Вот.
- Гони сюда, – привычно, по-хозяйски Серьга протягивает руку.

Они постоянно трясут деньги у кого-нибудь из первых и вторых классов. И у меня трясут, поэтому я стараюсь ходить в школу другой дорогой. Всегда – но не сегодня.

- На! – я сжимаю кулак и бью. Бью первым…

…И кому только пришло в голову встречать Новый Год на даче?!

Закоченелыми пальцами вытаскиваю ключи и с трудом вставляю их в замок. Щёлк…

- Заваливай! Дома…

Летом от станции до дачи прямым ходом – километра три, а зимой… Погодка на заказ, два года кряду в декабре по-апрельски текло, а тут... Час тащились через лес без лыж. Снег лежит, по пояс проваливаешься, и – метель. Совсем поганое дело: в стылом доме холодно, как в леднике. Одна радость – за шиворот не сыплет. Ирка совсем скукожилась, трясет её, колотит, да и остальные не лучше выглядят. Туристы, блин!

- Да не стучи ты зубами! Сейчас печку запалим, все нормально будет.

Бегу в кладовку, хватаю ворох старой одежды, две пары валенок, тулуп овчинный. Возвращаюсь в комнату.

- Кто совсем мокрый, одевай сухое! Ваня, ты глянь, там ещё есть.

Выскакиваю на улицу, в сарай. Набираю охапку дров посуше, бегу обратно в дом, ещё одна ходка – и можно разжигать. Пока я бегал, Ванька уже закладку сделал и газетку как надо пристроил.

- Народ, у кого есть спички или зажигалка? Мои намокли… Как потерял?!! Когда в овраг падал? Ну ты и…

Ирка роется в сумочке и протягивает мне зажигалку. Подношу к газете: чирк – заело, чирк – жалкий остаток кремня вылетает на пол, пружинка упёрлась в колёсико. Вот же зараза!

Были спички, были, точно помню! Шарю по кухне, попутно трясу газовый баллон. Треть, наверно, осталась, но нам хватит, главное – спички отыскать. Родители – вот перестраховщики! Неужели все прибрали перед отъездом, испугались самовозгорания? Спичек нет… Стоп!

Стрелой лечу на чердак. Продираюсь к окну через ворох старого хлама и пылищу – там, в углу, за балкой я маленьким прятал спички, когда курил тайком от мамы.

- Есть! – вот он, старый коробок с выцветшей этикеткой, а в нём две спички. Нам хватит.

Гудит огонь, тёплое блаженство разлилось по дому. Ирка прижалась ко мне под тулупом. Мы жарим мясо и смотрим на огонь. Ванька с Алёной наряжают ёлку, а может, и нет. Что-то там подозрительно тихо. Нам по восемнадцать, через три часа Новый год… Хорошо…

…Я всё-таки вылетел из института. Говорил же мне, дураку, папаня: "Завязывай гулять, берись за ум!" Но как же за него взяться-то, если обделил Господь? Ну и правильно – Родине нужны солдаты, а не философы…

Призывная команда – артиллерия, Ташкент, учебка. Не обритые ещё, сидим в автобусе. В салоне три прапора соколами глядят. Автобус наш из соображений строгой секретности стоит в общей куче транспорта. Только лажа это все, на соседей моих посмотри – и спрашивать не надо, куда везут. Чернявы молодцы, все как на подбор.

Возле автобуса суетится майор, помощник военкома.

- Прошу родителей отойти от транспортных средств! Граждане, проявите сознательность, вы задерживаете отправление колонны!

Только родичам сейчас плевать на сознательность, слёзы ручьём. Вон и моя матушка.

- А-а-а, – вскакиваю с места и, поднатужившись, рывком распахиваю задубелую форточку. – Мам!
- Призывник, немедленно сесть! – рыкает сзади прапорщик.

Майор бросается мамане наперерез, но она все-таки успела, прорвалась:

– Саша!!!

Я хватаю мать за руку, майор – за талию, а прапорщик – меня за плечи. Гудит прапорщик, бормочет майор, и тянут, тянут... Мы их не слышим, мы никого не слышим. Наконец наши руки расцепились, и в моей остается зарёванный носовой платок.

Прапорщик отошёл. Я сажусь на место и прячу платок с мамиными слезами поглубже в карман…

…Перевал мы не сдали. Пять десятков солдат при двух орудиях против, Аллах ведает, скольких сотен духов – и мы не сдали перевал! Они воюют за свою землю, а у нас приказ и перевал, и там… далеко-далеко позади – наша земля. Значит, и мы здесь воюем за СВОЮ землю. Я сижу, привалившись спиной к станине разбитого орудия. Уши словно забиты противной вязкой ватой, я почти не слышу рева вертушек над головой. Пошли по третьему кругу предгорья обрабатывать.

– Где ж вы, мать вашу, были полчаса назад! – бешено ору я, но слышу только свой собственный шёпот. - Дюжина нас осталась, дюжина всего, – шевелятся мои губы.

Подходит Серый, поднимает с земли какой-то камешек и что-то говорит мне.

- Брат, я не слышу… Громче говори! Контузило меня маленько…
- Камень! – кричит Серёга мне в самое ухо. – Видишь вот этот камень?!
- Вижу…
- Он не отсюда, это метеорит! – радостно вопит Серый. – Подарок с Марса. Я знаю, я читал!
- Астроном, твою мать, – обалдело шепчу я и начинаю хохотать. – Астроном!

Серёга, тоже хохоча, исполняет какой-то, по всему видать, марсианский танец, но вдруг спотыкается, падает лицом вниз и затихает.

- Серый, братан! Ты чего, а? – я метнулся к нему. На заскорузлой от пота и грязи выгоревшей гимнастерке медленно расплывается тёмно-бурое пятно. – Серё-ёга-а!!!

Идёт снег. Я стою у окна и молча курю. Докуриваю одну сигарету, бросаю дымящийся фильтр в пепельницу и машинально беру следующую. За спиной в телевизоре диктор уже в который раз за день торжественно бубнит:

- Сегодня, седьмого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года… Президент Российской Советской Федеративной Социалистической Республики Борис Николаевич Ельцин… Кравчук… Шушкевич… подписали… союз славянских республик… открывает…
- Суки, – схватив с подоконника полупустую пачку, я швыряю ее в экран. – Су-ки!

По моей щеке текут слёзы бессильной ярости…

Я очнулся на скамейке в парке. Щека мокрая, Джесси вдохновенно обрабатывает её шершавым языком.

- Тьфу ты, пропасть! Заснул...

На часах почти семь, темнеет. Раскрытый ноутбук давно заглох. До подачи рассказа на конкурс чуть больше суток – и ни строчки, ни единой строчки.

- Писать надо, писать, работать, – зло бормочу я.

О чём ты собрался писать? У тебя же ни одной дельной мысли и батарейка села. Плевать! Для начала нужно сменить аккумулятор.

- Джесси, отстань! Я не тебя ищу, мне нужен чехол от ноутбука.

Чехол висел одесную от меня. В его карманах я нашёл горстку мелочи, грязный носовой платок, спички, мятую полупустую пачку "Золотой Явы" и бурый ноздреватый камень – кусок марсианского грунта.