ПСЫ ЛЮБВИ

Он пришёл в город тихо.

Он ходил по улицам, слушал сплетни. Он стоял на площади, кутаясь в тёмный плащ, и смотрел на замок графа, щурясь от осеннего ветра. Дышал на мёрзнущие пальцы. Длинные пальцы с синеватыми от холода ногтями - и стальным перстнем, усыпанным чёрными камнями....

Когда Князь Любви миновал крепостные ворота Ирукана, закат уже догорел. Прибитые к каждому дому щиты с изречениями великого и мудрейшего Иоанна Стальной Руки превратились в молочные пятна - чьи-то огромные глаза, разбросанные по всему городу...

Не сбавляя скорости, с гиканьем и щёлканьем бичами - и по лошадям, и по спинам зазевавшихся горожан, - три кареты с имперскими гербами промчались по мощёным улицам и остановились только у ратуши.

С облучка средней кареты - тяжёлой, обитой гофрированными стальными листами, способными остановить самый тяжёлый арбалетный болт, - слетел человек и распахнул дверцу.

- Мы приехали, милорд!

Человек склонился так низко, что почти уткнулся в свои ботфорты. Может быть, в раболепстве. А может быть, в страхе. Не желая даже краем глаза увидеть, что же там - внутри кареты милорда.

Первыми из кареты выпрыгнули собаки. Две огромные собаки. С чёрной, как сажа спалённой шкуры дракона, шерстью. С красными глазами грифона, вернувшегося в гнездо с добычей - но заставшего лишь замызганный кровью пух своих птенцов. С отливающими сталью зубами.

Из крайних карет посыпались люди в чёрных камзолах, расшитых серебристыми имперскими гербами. Стража у ворот дворца попятилась - забыв о своем оружии, в страхе оседая по стенам, словно желая слиться с камнями, раствориться в тенях и исчезнуть отсюда - куда угодно, лишь бы прочь, как можно дальше...

Люди в чёрном ворвались внутрь. Их лейтенант, в посеребрённом шлеме, задержался.

- Поднять городской гарнизон! Окружить ратушу, скоты! - взревел он, пинками отлепляя стражников от стены. - Двери, окна! Всех арбалетчиков в круг, запалить все факелы! Чтобы ни один человек не ушёл, ни один почтовый голубь не упорхнул! Быстрее, скоты! Шевелись, коли не хотите дрожать на дыбе!

Когда из обшитой стальными листами кареты показался человек, у крыльца ратуши остались лишь две собаки, рычащие на всё вокруг.

Чёрный плащ, чёрные перчатки, чёрная шляпа, чёрная полумаска. Лишь отблеск в глубине разрезов маски да губы - вот и всё, что Князь Любви позволил видеть миру.

Он миновал залу, стал подниматься по лестнице. Дом словно вымер. Прислуга, обитатели и приживалы забились в щели, как крысы. А приживал здесь было много. Пол покрывали ковры, гобелены на стенах искрились золотом. И запах с кухни нёс такой аромат, что сводило челюсти.

Дюжина гвардейцев и обе собаки унеслись вперёд. Князь шёл совсем один. И вдруг почувствовал, что впереди кто-то есть...

Он остановился. Неужели его верные псы ошиблись - и пропустили опасность? Левая рука медленно потянулась к правой, накрывая. Тыльную сторону руки - или что-то, что было на пальцах правой руки под перчаткой.

Из теней впереди выступил человек. Человечек. Коротышка в пёстром трико с кожаными оборками и с трёххвостым шутовским колпаком на голове.

- Позвольте приветствовать вас, Князь Любви, - с издёвкой сказал шут и с ещё большей издёвкой расшаркнулся. - Не правда ли, любовь убивает?

Князь склонил голову к плечу, разглядывая шута. Его губы дрогнули - и холодная улыбка медленно расплылась на них, будто распустился ядовитый цветок. Лицо шута, бледное даже в свете факелов, побледнело ещё больше.

- Это просьба? - наконец сказал Князь.

Шут поспешно отступил в сторону.

Граф и вся его семья уже были в главной зале второго этажа, окружённые людьми в чёрном. Сам граф - толстый, лысый, обильно потеющий и заполнивший всю комнату запахом страха. Жена в чепце и ночной рубашке. Мальчишка лет восьми-девяти...

Князь поморщился. А может быть, это неверное пламя факелов бросило тень на его лицо.

- Ты предал идеалы любви, доброты, блага империи и могущества Иоанна Стальной Руки, - отчеканил Князь стандартную формулу. - Зло поселилось в твоём сердце. Ты будешь предан смерти.
- Что вы... я... - забормотал граф. - Я верен императору! - вдруг выкрикнул он, рухнул на четвереньки и бросился к Князю. - Пощади! Пощади, Князь! Я всё отдам! Пощади, Князь!

Граф проворно поскакал на четвереньках к Князю - но одна из собак рванулась ему наперерез. Бесшумно, быстро, слившись с колыханием теней на полу. Граф лишь успел скосить на неё глаза, прежде чем челюсти сомкнулись на его шее.

- Ты, твоя жена и все дети твои, - мерно договорил Князь.

Вторая собака будто ждала этого. Она прыгнула и подмяла под собой мальчишку.

- За что? - успела крикнуть жена. - За что?!

Князь развернулся и пошёл обратно.

В коридоре он остановился. Подождал, пока стихнет шум в зале, пока сзади простучали шаги и тихий голос вкрадчиво осведомился:

- Какие будут указания, милорд?
- Назначьте временного управляющего, отправьте гонца и разберитесь с запасами еды, Шмальке. И отправляемся дальше.
- Но люди устали, милорд...
- Вы что-то сказали, Шмальке?
- Слушаюсь, милорд, - склонил голову человек в чёрном камзоле.

Из залы, облизываясь и утирая лапами носы, вышли собаки. Беззвучно сели за спиной Князя справа и слева, словно и не собаки, а его собственные тени от двух факелов.

Через час всё было кончено.

Вытирая губы салфеткой, Князь вышел из ратуши. И сразу же почувствовал, что что-то не так.

Он оглянулся - и вздрогнул. Собак не было. Ни вечно следовавшей справа Нежности, ни всегда бесшумно скользившей слева Ласки. Зато в воздухе было что-то такое...

Князь закрыл глаза, пытаясь понять, что же он чувствует.

- Мальчишку-то за что? - раздалось от кареты.

Князь резко крутанулся на каблуках. Давненько никто не осмеливался так заговаривать с ним!

На подножке кареты сидел давешний шут.

- Надеюсь, трапеза доставила вам удовольствие? - продолжал шут. - Граф очень старался, готовя стол. Он ждал вас к утру.

Из-за кареты вылетели обе собаки и сели возле Князя. Как обычно - и всё же, кажется, чуть иначе. Словно были чем-то недовольно. Не нашли чего-то.

Князь шагнул вперёд - и понял, что было не так. Шут не был безудержно смел. Он был безмерно пьян. Потому и сидел на подножке. Ноги его уже не держали.

- Брысь!
- Вы весьма любезны, Князь, - хихикнул шут. - А я хотел просить вас о милости.
- О милости? Меня?
- О да, вас! Это же вы Князь Любви, это же вы владелец Нежности и Ласки, - хихикнул шут, покосившись на собак.
- Прекрати мусолить слова своим гнусным языком, смерд, если не хочешь обменять его на намыленную верёвку. Брысь!
- И всё же я просил бы вас о милости! - с вызовом сказал шут, с трудом поднимаясь с подножки.
- Что тебе нужно?
- Не будете ли вы столь любезны разрешить мне развлекать вас во время пути?
- Тебе не на что уехать из города? Шмальке, дайте этому смерду...
- Нет, я хотел бы просить вас о милости разрешить мне развлекать вас во время вашего пути, в меру сил помогая вам исполнять ваш скорбный труд ради добра, любви, блага империи и светлейшего Иоанна Стальной Руки, - упрямо повторил шут.
- Ты либо очень смел, либо очень глуп, - сказал Князь.
- Это разрешение? Милорд.

Князь улыбнулся. Медленно, тем же ядовитым цветком.

Но на этот раз шут не отступил.

- Ну что же... Открой дверь! Помощничек...

Забравшись в карету вслед за Князем, шут замер в дверном проеме, озираясь.

Собак, запрыгнувших в карету перед Князем, не было. Ни Ласки, не нежности. Двух огромных, почти как медведи, собак. И спрятаться внутри кареты им было негде.

- Ну что же ты? - усмехнулся Князь. - Патриотический порыв выдохся, вместе с первой волной хмельных паров?
- Вы зря пытаетесь обидеть честного труженика клеветы и безвкусицы, Князь, - буркнул шут и плюхнулся на сиденье напротив.

Карета тронулась.

Щёлкнул кнут, в ночной тишине разнеслось длинное "Йи-и-ху-у-у-у!!!" - и под колесами застучали камни мостовой. Хорошей мостовой, надо признать. Вот только слишком много денег на неё было потрачено... Денег, которые нужны были на северной границе. Там, где империя из последних сил удерживала армады тьмы...

Город за окном кареты словно вымер. Ни одного светящегося окна в домах. В этой странной испуганной темноте Ирукан как-то очень быстро остался позади.

- Запали фонарь, - приказал Князь.

Шут подчинился.

- Ну что же ты молчишь? - спросил Князь. - Кто-то собирался развлечь меня.
- Развлечь? Это запросто, - сказал шут. - Давным-давно, на одном далёком крае земли...
- У земли нет края, шут.
- Это фигура речи, Князь, - буркнул шут. - Но если вам будет угодно, я могу рассказать свою историю два раза. А потом ещё отдельно рассказать мораль сей истории.
- Ну-ну, - усмехнулся Князь. - Только имей в виду, шут. Если твоя история мне не понравится, мне может быть угодно отдать тебя на прокорм моим собакам.

Шут вздрогнул. Сглотнул. И всё же упрямо продолжил:

- Итак, на одном далёком крае земли, которого, как известно, нет, было королевство, в котором правил Ричард Латунная Длань. Он не был мудрым королём, но чертовски, - шут стрельнул глазами по Князю, - просто-таки дьявольски хитрым. Он говорил о любви, но любил только свою власть. Он говорил о свете, но любил только цвет золота. Он много чего говорил, но куда важнее то, что он делал. А делал он то, что велел ему страх - страх потерять власть и лишиться своей никчёмной жизни. Боясь даже своих собственных вассалов, король везде видел заговоры. И чтобы вассалы не объединились против него, собрал король вокруг себя отряд убийц, не ведающих жалости. И каждый раз, когда страх сжимал трусливое сердечко Ричарда Латунной Длани, его убийцы ехали по стране, останавливаясь в каждом городе. Каждого правителя проверяли, не пустило ли корни в его сердце зло, затаившееся где-то далеко за границами империи. Далеко за границами империи, но всё равно дьявольски, - шут хихикнул, - опасное. И, что странно, каждый правитель оказывался поражён этим злом, и его приходилось убивать... Но ещё более странно то, что зло ни разу не попыталось поразить сердце Ричарда Латунной Длани. Может быть, этого злу было и не нужно? Никто не станет перекрашивать чёрную кошку в чёрный цвет...

Князь вздохнул.

- Вам не понравилась моя история? Милорд.
- Тебя извиняет только то, что ты пьян, - прищурившись, сказал Князь. - Испуган и пьян. Но если ты попытаешься и завтра рассказать мне такую же глупую и плохую историю, мне придется избавить этот мир от проходимца, выдающего себя за шута. А теперь затуши фонарь, я хочу спать.

- И что же это ты делаешь?

Шут вздрогнул, папка с бумагами выскользнула из его рук и шлёпнулась на пол. Он вскинул испуганный взгляд на Князя. Князь, склонив голову к плечу, рассматривал его. В рассветном свете его лицо казалось бледным, как у закоченевшего трупа.

- Ищешь вдохновения в чужих бумагах, бездарь?
- Проникаюсь патриотизмом. Милорд.

Шут напрягся, с вызовом глядя на Князя. Но Князь лишь усмехнулся.

- Шуты в Ирукане больше, чем шуты?
- Милорд считает, что это плохо? Милорд считает, что императору это не понравится?
- Милорд считает, что это замечательно. Милорд считает, что императору и его гвардии нужны помощники без чёрных камзолов, - рассмеялся Князь.

Шут сжал губы.

- Значит, вообразил себя героем? Борцом с несправедливостью? Решил узнать, за что чёрные гвардейцы изводят благородную кровь? Ну-ну... - Князь зевнул и уставился в окошко.

Лес уже кончился, проносились кое-как распаханные поля, покосившиеся ветхие домики. До Кнара было совсем близко.

Шут уставился на папку в своих руках. Князь явно не спешил её забирать... Ему было всё равно. А значит, бояться уже поздно.

- Ну хорошо, - буркнул шут. - Допустим, граф Ируканский слишком много тратил на себя, недоплачивал налоги... Но это, - шут ткнул в окошко, - разве это лучше для империи? Барон Кнарский выжимает всё до последнего гроша, но что от этого толку, если он уже выжал своих людей так, что и выжимать-то нечего?!

Князь зевнул и закрыл глаза, предоставив шуту яростно сверкать глазами.

Когда Князь Любви миновал крепостные ворота Кнара, стоял полдень. В свете дня Кнар был ужасен. Покосившиеся домишки, обшарпанные дома, щербатая мостовая, на которой даже карету Князя затресло, как утлое корытце в шторм. Даже прибитые к каждому дому щиты с изречениями великого и мудрейшего Иоанна Стальной Руки были обшарпанные, а от позолоченных букв остались одни пустые канавки...

На этот раз первым из кареты выскочил шут - как ошпаренная крыса из-под плиты. Закрутился, глядя на пустеющую площадь, на лейтенанта чёрных гвардейцев, пинками разгоняющего замерших, как солевые столбы, стражников... Стиснул зубы и поплёлся за Князем Любви и его дьявольскими суками Лаской и Нежностью.

Барон, его жена и три дочери сидели за обеденным столом, окруженные людьми в чёрном. Тощий, как смерть, барон, с длинной и тонкой козлиной бородкой гордо смотрел то на Князя, то на грубо сколоченный стол перед собой. В глиняных мисках, больше подходящих простолюдину, но никак не барону и князю, был серый хлеб, молоко, сметана, три яйца... А в центре стола - тощая, будто подохшая от голода, а не от топора мясника, индейка. Всё. Больше ничего, если не считать простых тарелок и вилок - даже не серебряных, простых железных.

- Разделите нашу простую трапезу, Князь, - не поднимая глаз, сказал барон. - Стол небогат, но вы знаете, что мы отдаем всё нашей империи. Зло на северной границе должно быть остановлено во что бы то ни стало. Мы любим империю, мы любим нашего императора, мы любим нашу армию, и потому во всем ограничиваем себя. Разделите же нашу простую трапезу, Князь.

- Ты предал идеалы любви, доброты, блага империи и могущества Иоанна Стальной Руки, - сказал Князь. - Зло поселилось в твоём сердце. Ты будешь предан смерти. Ты, твоя жена и все дети твои.

Барон побледнел. Его глаза остановились на тощей индейке, остекленели. Он не мог поверить в услышанное. Потом медленно перевёл взгляд на Князя.

- Я служил императору, не жалея сил... Любви, доброте и империи... - едва слышно выдохнул он. - Я...
- Ты служил не императору и любви, ты служил своей глупости и скупости, - брезгливо поморщился Князь и пошёл прочь.

За его спиной Ласка и Нежность вершили суд.

В коридоре он остановился. Подождал, пока стихнет шум в зале, пока сзади простучали шаги и тихий голос вкрадчиво осведомился:

- Какие будут указания, милорд?
- Назначьте временного управляющего, отправьте гонца и разберитесь с запасами еды, Шмальке. И отправляемся дальше.
- Но люди устали, милорд...
- Вы что-то сказали, Шмальке?
- Люди устали, милорд...

Из залы, облизываясь и утирая лапами носы, вышли собаки. Беззвучно сели за спиной Князя справа и слева, словно и не собаки, а его собственные тени от двух факелов. Князь пошёл вниз, к карете.

Выйдя на улицу, остановился. Что-то было не так. Он обернулся - да, не так. Собак снова не было.

Он чувствовал их за спиной, пока спускался вниз, чувствовал, пока спускался по ступеням крыльца - и вдруг они пропали. Второй раз... Собаки никогда не уходили без его разрешения. До вчерашнего дня.

Нет, уходили. Тогда, в Ларне, когда сын барона решил устроить покушение... Но тогда Князь знал об этом, в бумагах имперского Департамента Любви было всё о готовящемся покушении.

Здесь же никакого заговора не было. Не могло быть.

Но и просто так собаки убежать не могли. Они всегда рядом, они всегда верны ему, они готовы драться за него с кем угодно...

Значит, где-то рядом, где-то совсем рядом, есть что-то, о чём он не знает...

- Ты добр, Князь Любви, - вышел из тени шут. Его лицо пошло пятнами, а уголок губ дрожал. - Ты забрал жизни жены и трёх девушек, ни в чём не повинных молодых девушек. Хорошо ли тебе после этого?
- Умерь свой поганый язык... шут.

Из-за кареты бесшумно выбежали собаки. Князь опустил левую руку, потянувшуюся было накрыть правую. Накрыть руку - или то, что было на пальцах правой руки под перчаткой... Присмотрелся к собакам. Ласка и Нежность были не в себе. Они снова чего-то искали, и опять не нашли.

Шут заговорил лишь через два часа. Карета неслась дальше на восток империи, прочь от Кнара, к следующей провинции.

- Значит, пощады не будет никому? Ни баронам, ни их жёнам, ни даже детям, которые ещё не успели нагрешить? Совсем никому? Милорд.
- Если пощадить одного ребёнка сейчас, через десять лет придётся убить десять тысяч бунтовщиков, решивших вернуть власть уцелевшему бастарду, возомнившему себя истинным правителем... Это так сложно понять? Шут. Лучше расскажи мне что-нибудь весёлое...

Шут сжал губы. Зло ухмыльнулся.

- Как пожелаете, милорд, - сказал шут. - Не так уж давно, и вовсе не на краю земли, было царство. Когда-то там правил добрый царь, и подданные всех его земель боролись со злом. Добры молодцы отдавали свою кровь, их отцы и матери отдавали свой пот, девушки рожали новых подданных - они делали всё, лишь бы царю хватило сил бороться с армадами зла, обрушившимися на страну. Даже правители провинций отдавали всё, что у них есть - и власть, и жизнь, и своих любимых. Мудрый царь верно разумел, что век правителя должен быть короток. Если правитель слишком мягок, со временем он станет ещё мягче, и армия недополучит налогов. Если правитель слишком суров, со временем он окончательно разорит своих людей, и скоро армия совсем перестанет получать провиант и людей. Первое плохо, второе ещё хуже. И все в империи платили свою плату за борьбу со злом... А как же сам царь? Какова его плата? Он заплатил тем, что, сам не ведая того, превратился в верного слугу зла. Ни один ставник тьмы не смог бы так мучить его народ, как мучил сам царь, изо всех сил стараясь не допустить зло на свои земли.

Шут замолчал, пристально глядя на Князя.

Князь улыбнулся.

- Тебе не понравилась моя история? - спросил шут, поджав губы.
- Лучше, чем вчера... Но всё равно, слишком просто, слишком глупо, слишком грубо... Только на площадях и рассказывать. Простолюдинам.

Шут засопел, но ничего не сказал.

- Давай и я тебе расскажу кое-что, - сказал Князь. - Совсем недавно и совсем уж недалеко была страна, в которой жил-был шут. Он думал, что он один умеет любить по-настоящему. Он думал, что он один может различить, где добро, а где зло. Он думал, что он один настолько смел, что может говорить об этом со слугой тьмы, маскирующимся под ставленника добра. Может быть, он был и неплохой шут - но всего лишь шут. Он так и не понял, что добро всегда должно идти по лезвию клинка. Борясь со злом, можно самому стать чудовищем, да. Но и безропотно уступить злу нельзя, иначе чудовище тебя съест, переварит, и ты опять же станешь этим чудовищем, его плотью и кровью... Он так и закончил жизнь, делая не добро - а лишь то, что выглядит как добро. Даже когда это было зло, нарядившееся в чистые одежды... Понравилась ли тебе моя история, шут?
- Это лишь слова, Князь, - сказал шут. - Но рано или поздно тебе придется ответить за всё, что ты делаешь. Или эти собаки, дьявольские суки, подобранные, коли не врут имперские глашатаи, щенками на северной границе и воспитанные на благо добра и любви, сами и сожрут тебя...
- Ох, шут, - усмехнулся Князь. - Тебе ли верить имперским глашатаям?

Он снял перчатку с левой руки. На безымянном пальце был серебряный перстень с чёрным камнем. Чёрным, как кусочек ночной тьмы. Ни отблеска от фонаря, ни поверхности. Чёрный провал куда-то...

- Собаки любят лишь этот перстень, не меня. И пока перстень на мне, они меня не сожрут. И защитят от любого, кто посмеет напасть. Будь это человек или сам дьявол.
- Если всё, что говорится в Свитках о северном зле, правда, то ты не можешь служить добру. На тебе столько крови... Князь Любви. На тебе столько крови, что зло давно должно было поселиться в твоём сердце. И этот перстень, и эти псы - доказательство тому.
- Ты почти прав... шут.
- Почти?

Князь Любви улыбнулся.

- Почти?! - крикнул шут.

Он дёрнулся вперед, к Князю - и тут же на его плечи легли тяжёлые когтистые лапы, а над ухом засопела пасть собаки, соткавшейся из тени за его спиной.

- Почти, - сказал Князь. - Потому что есть одна вещь, что может защитить от зла сердце воина добра, даже когда он вынужден убивать. И даже когда те, кого ему приходится убивать, невиновны...
- Что же это? - усмехнулся шут. - Только не говорите мне, что это любовь, Князь!
- Я не буду тебе этого говорить, - кивнул Князь. - Ты сам это сказал.
- Не смей говорить о любви, ты!!! - закричал шут. - Кого ты можешь любить, чудовище?!

Собачьи когти впились шуту в плечи, язык лизнул его ухо. Не лаская - пробуя на вкус.

- Не кричи, шут. Так ты становишься ярмарочным клоуном...

Когда Князь Любви миновал крепостные ворота Арканара, из-за крыш показалось солнце. На прибитых к каждому дому щитах с изречениями великого и мудрейшего Иоанна Стальной Руки светились золотом слова, благословляя горожан на новый день...

И на этот раз из кареты первым вылез шут. Подождал, пока вылез князь, но не пошёл за ним.

- Прощай, Князь.
- Ты больше не хочешь идти со мной?
- Я уже увидел всё, что хотел. Милорд.
- Ты не увидел самого главного. Шут.
- Я уже увидел всё, что хотел, - твёрдо ответил шут. - Даже если ты и служил добру, ты слишком близко подпустил к себе зло. Если оно ещё не захватило твое сердце, это случится очень скоро. Одного не пойму. Зачем, убивая, каждый раз поминать любовь? Это гнусно. Милорд.
- Потому что любовь спасает. Это правда.
- Ну да, конечно, - криво усмехнулся шут. - Правда. Как и всё, что изрекает великий и мудрый Иоанн Стальная Рука! Так идите же и исполняйте его волю! А с меня хватит. Хватит всего этого...

Он развернулся и пошел прочь. Маленький, смешной, испуганный. Дрожа всем телом, сутулясь, чувствуя спиной, как арбалетный болт выбирает кусочек поярче на его трико... Дрожа, и всё-таки упрямо шагая прочь, последним усилием заставляя себя неспешно переставлять ноги. Так надо. Главное, не побежать. Только бы не побежать от страха. Уж лучше болт в спину...

Вот только никакого арбалетного болта не было.

Князь вздохнул. Пожал плечами и вошёл в дом, вслед за Лаской и Нежностью.

Этот дом был чуть богаче, чем следует. Но не это было главное.

Когда Князь вошёл в залу на втором этаже, граф Арканарский стоял в центре зала, с взведённым арбалетом в одной руке и клинком в другой. Спина спиной к нему стояла его невеста. В ночной рубашке, с распущенными волосами - и с кинжалом в руке. Она держала кинжал неумело, но твёрдо. Она не причитала. Граф тоже молчал.

И всё равно это было смешно - в круге из полудюжины гвардейцев, каждый их которых в одиночку мог разделаться с тремя такими графами.

Вот только собак в кругу не было. Они замерли у входа в залу, топорща шерсть. И когда Князь шагнул вперёд, они не последовали за ним.

- Всем выйти! - сказал Князь.

Гвардейцы медлили.

- Он опасен, милорд. У него арбалет.
- Всем выйти, - повторил Князь.

Вслед за гвардейцами вышли и собаки. Сели у входа, охраняя. Князь закрыл двери.

Граф опустил арбалет и клинок.

- Милорд, я прошу вас только об одном. Клянитесь честью дворянина, что моя жена не пострадает.
- Я гарантирую вам это, граф. Но буду просить вас об ответной милости.

Граф нахмурился. Потом кивнул.

- Конечно, милорд... - быстро сказал он. - Всё, что угодно.

Князь не ответил. Он сбросил маску с лица. Стянул перчатку с левой руки. Снял перстень...

Потом он говорил, говорил долго. О том, как трудно удержаться на лезвии клинка. О любви. О том, что граф будет делать - и что он обязательно однажды должен найти. И ещё о том, что всё когда-то кончается, и однажды граф сможет отправиться на юг, чтобы снова увидеть свою невесту.

А ещё через несколько минут два человека, мужчина и женщина, вышли через потайной чёрный выход, и человек в чёрном камзоле, проведший их через заслон стражников, отсалютовал им, когда они вышли на южную дорогу.

Когда Князь Любви вышел из ратуши, он ступал чуть неуверенно, как-то неловко... Словно всё вокруг было ему незнакомо и странно.

- Ваша карета, милорд, - с поклоном встретил его у крыльца человек в чёрном камзоле.
- Как вас звать, сударь?
- Шмальке, милорд. А вот и ваши собаки. Это Нежность, это Ласка.

Собаки, мельком покосившись на Князя, вдруг рванули за угол дома - так быстро, что и не понять, куда они пропали. То ли свернули за угол, то ли растворились в голубоватой утренней тени...

Человек в темном плаще не шелохнулся, когда Ласка и Нежность соткались из теней и бросились на него.

Он лишь улыбнулся и поднял руку.

Ласка радостно осклабилась и ткнулась носом в холодные пальцы. Лизнула стальной перстень с черными камнями. Нежность, чуть не сбив его с ног, уткнулась в бедро и тёрлась, словно ластящаяся голодная кошка.

- Ну идите, идите, - пробормотал человек. - Не сейчас, милые, не сейчас. Этого Князя любовь спасла - так да здравствует новый Князь! Идите, пёсики. Через год мы снова встретимся. Посмотрим, удержит ли любовь и нового Князя на лезвии клинка...

Собаки, косясь на усыпанный чёрными камнями перстень, понуро отступили и растворились в длинных рассветных тенях.

А человек посмотрел на юг. Туда, куда однажды он отправится, чтобы снова увидеть свою дочь... Обязательно отправится. Но не сейчас. У него ещё были силы, чтобы держаться на лезвии клинка - любовь ещё хранила его.

Он ушёл из города тихо.