Цирк Манюню очаровал. Всю дорогу до самого дома она вертелась у меня на руках и непрерывно трещала, заново переживая свои впечатления. Собственно говоря, она вела себя, как и положено крошечному ангелу пяти лет от роду. Она и выглядела, как именно такой ангел
- А эта тетя, которая скакала – это акробатка?
- Да, акробатка.
- Мне очень понравилась акробатка! А этот дядя, который бросал все и ловил – это жонглер? С тарелками который – это жонглер?
- Да, жонглер…
- Мне очень понравился жонглер! Я бы хотела… Знаешь, па, я бы хотела…
- Манюня, мне страшно за нашу посуду. Ты ведь не будешь учиться на жонглера, а, маленькая?
- Ладно, если ты не хочешь – не буду.
- Вот и умница.
- Да, па. А этот, со зверями, с кнутом и пистолетом – это укротитель?
- Да, укротитель. Но ты ведь не будешь укрощать Барсика, правда?
- Конечно, не буду. Он ведь уже укрощенный, он домашний зверь, хотя и убегает все время в форточку. Все равно он уже совсем укрощенный. Мы можем сразу давать представление!
- Манюня… -
Но она уже, захлебываясь, лепетала дальше:
- А этот дядя… Ну, этот – у которого из головы прыгнули красные точечки, этот, который в третьем ряду напротив нас, почему он упал?
- Э-э-э, ну понимаешь ли… Знаешь, Манюня… Как бы это тебе объяснить… Ну, понимаешь, у взрослых так бывает… Ну, в общем… - но она уже не слушала меня.
- А почему тетя в красной кофте сказала: “Опять какого-то авторитета завалили”? Этот дядя в третьем ряду называется “авторитет”?
Все-таки очень хорошо, что Манюне не нужны мои ответы. Поэтому я вздохнул и даже не стал пытаться вставить слово в ее болтовню. Только крепче прижал к себе маленькое теплое существо. Почему у меня такое странное чувство, что все это - во сне? Странное такое ощущение эфемерности происходящего…
- А этот дядя в костюме, который упал, он разве не боялся выпачкать свой костюм? У него же был такой красивый костюм. Па, а почему ты не купишь себе такой костюм? А вот эти другие дяди, в серых одеждах, это кто был? Они были похожи на милицию, может это и была милиция? Это была милиция? Па, это была милиция? Ну па! Ну па же!
- Что?.. Да, Манюня, это была милиция.
- Па, а почему милиция забегала и стала целиться из ружей вверх?
- Из автоматов…
- А этот дядька в куртке, которого провели с руками назад, и все еще говорили: “киллер, киллер” - этот дядька был киллер?
- Наверное, киллер.
- А что такое “киллер”?.. А почему у него все лицо было в ударинках? Я когда коленку разбила, ну, когда упала – у меня на коленке тоже была ударинка. Этот дядя киллер – он упал? Па, он упал, да?
- Да, Манюня, он упал. Конечно. Упал, стукнулся…
- Да, упал и стукнулся больно. Поэтому у него лицо такое было грустное. Я тоже была грустная, когда упала и стукнулась ногой. Я была грустная и даже печальная. Вот и этот дядя тоже. И еще куртку выпачкал, красной краской забрызгался. Знаешь, па, он, наверное, банку с краской на себя перевернул. Ну, не совсем на себя, капельки у него были только, но за краску ему все равно достанется теперь. Это же не его была краска, у него в цирке не может быть своей краски…
- Да, Манюня, все правильно. Только посмотри теперь внимательно. Вот светофор, какой сейчас сигнал светофора? Видишь, красный? Видишь?.. Желтый… Зе-леный! Теперь мы с тобой перейдем через дорогу… А вот и наш дом… Сейчас мы зайдем быстренько, а то мама нас заждалась уже, наверное… Она уже должна вернуться из командировки. Представляешь, она вернулась, а нас нет. Ты ведь ей расскажешь про цирк?
- Да… Па, а почему в подъезде так темно? Опять хулиганы лампочку сперли?
- Ничего, Манюня, ничего… Мы и в темноте…
Сколько лет я уже бегаю по этой лестнице на второй этаж. Второй этаж - не много. Мы и в темноте... И теплая, уютно копошаяся ноша в руках – разве она в тягость?.. Вот и наша дверь. Рука с ключом автоматически находит замочную скважину.
Я привычно, не глядя, щелкнул выключателем и, осторожно нагнувшись, поставил Манюню на пол…
Щелк! На миг опять стало темно… Затем, наоборот, очень светло. Удивительно яркий (хотя и не слепящий совсем) белый свет залил прихожую. Теперь она не выглядела привычной и знакомой, наоборот – моя прихожая стала загадочным и таинственным местом… Что, впрочем, было вполне нормально сейчас – учитывая все обстоятельства. Металлический голос произнес:
- Извините, Сергей, но сутки истекли.
- Да, Живой.
Вот и все. Манюни больше нет. И Тани нет. Их нет уже целый месяц… Письмо с соболезнованием, подписанное Президентом, компенсация членам семей жертв авиакатастрофы… Все прочее… Я не полетел тогда с ними, да и что бы изменилось, если бы полетел? Хотя, конечно, кое-что изменилось бы. Мне не пришлось бы врать доктору о бессоннице, не пришлось бы затем врать, что его таблетки хорошо помогают и просить выписать еще. Я накопил уже достаточно таблеток, когда однажды вечером появился он. Живой.
Такой же яркий свет, такой же металлический голос. Он попросил называть его “Живой”.
- Вы можете мне не верить, Сергей, но я представитель иной цивилизации, - так он сказал, - разумеется, в такое верится нелегко…
- Да мне, в общем-то, все равно… - ответил я, и это было правдой.
- Конечно-конечно, Сергей, именно поэтому мы вас и выбрали. Ваше душевное состояние сейчас определено чувством невозвратительной…невозвратимой потери. Переживаемый вами глобальный стресс нивелирует локальные эмоции и делает возможным контакт. Итак, если вы позволите, я продолжу. Я представляю здесь интересы развитой цивилизации. Дружественной цивилизации, пользуясь вашей терминологией. Нам о вас уже многое известно. Но все же информация недостаточна для установления контакта. Нам не хватает понимания некоторых эмоциональных… Извините, в русском языке нет надлежащих аналогов. Мы не вполне понимаем мотивации и моральные приоритеты человека, а без этого установление контакта будет затруднено. Моя миссия на Земле заключается в сборе информации и подготовке рекомендаций будущим полномочным контактерам…
Живой тогда сказал еще много всякого. А его предложения сводились к следующему - он на сутки становился Манюней, моей Манюней. И я должен был провести эти сутки с ним, как с пятилетней дочерью. Он что-то говорил о детском восприятии, о том, что если я буду объяснять ему, как ребенку, отвечать на “детские вопросы” - то это сильно продвинет его изыскания. Он сможет воспринимать мои эмоции и трансформировать их в доступные ему символы. Он обещал что-то сделать с моей памятью, так что я забуду на эти сутки о трагедии… Конечно, я согласился – повторяю, мне было все равно.
А Манюни нет уже месяц. И Тани нет. И мои таблетки ждут меня в левом верхнем ящике письменного стола.
- Ну что ж, Живой, - с трудом выдавил я, - прощайте. Надеюсь, я помог вам…
- Нет, Сергей, постойте, Сергей, – металлический голос был бесстрастен, как всегда, но Живой говорил слишком быстро, я едва разбирал его речь, - послушайте, так нельзя. Боль. Боль. Извините. Боль. Сострадание. Сопереживание. Сергей, я не могу. Нет. Боль. Потеря. Утрата. Боль. Боль.
Снова что-то щелкнуло, не слепящий белый свет мигнул еще раз – и голос Живого зазвучал опять медленно и размеренно:
- Сергей, я хочу сделать вам новое предложение. Вам ведь все равно – так отправляйтесь со мной. Я уверен, что смогу мотивировать и получить разрешение на транспортировку физического объекта с вашими характеристиками. Вы поможете подготовиться контактерам, а я, - снова щелчок, тьма на миг, Живой опять заговорил в удвоенно быстром темпе, - Боль. Сострадание. Немотивированная жалость. Боль. Боль. Боль…
Снова щелчок, свет мигнул, опять медленный голос:
- Я готов снова быть вашей Манюней. Сергей, послушайте, я буду Манюней, вашей Манюней. Вашей Манюней. Мне разрешат. Это будет долго, не менее восьмидесяти лет в вашем исчислении. К сожалению, принятая мной форма будет статичной, я всегда буду пятилетней девочкой… Сергей… Но я…
- Нет, Живой. Спасибо вам – теперь я вижу, что вы в самом деле представитель дружественной цивилизации. Я хочу сказать, что я… Нет, я не могу. Прощайте, Живой.
- Но почему же, почему?
Щелчок. Тьма. Свет. Щелчок. Тьма. Свет. Щелчок. Тьма. Свет… Спасибо тебе, друг, за этот свет…Спасибо тебе за твою боль. Я не боюсь тебя. Я НЕ БОЮСЬ ТЕБЯ НЕ ПОТОМУ, ЧТО Я УЖЕ НИЧЕГО НЕ БОЮСЬ…