Чалый звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от Гончих Псов.

- Беда, барин! – крикнул возница, оборотившись с козел, – псы-то не иначе, как помещика Перепетуева! Должно, и сами их благородие сейчас нагрянут!
- Что ж ты встал, дурак! – не на шутку перепугался я. – Поворачивай!
- Эх, залётныя! Боковыя – разворотныя! – возница засвистал, нахлёстывая двигатели мегавольтными разрядами.

Звездолёт начал медленно заворачивать оглобли. Псы растерянно остановились, высунув языки пламени из тормозных движков.

- Жги! Жги! – подгонял я моего Степана по внутренней связи. – Уйдём – получишь рубль на воздух, а нет, так не обессудь – упеку в реакторный отсек на вечное поселение!
- Да уж куда вашей милости будет угодно! - Степан в отчаянии махнул рукавицей. - Лишь бы не к Перепетуеву! Вот шалун-барин, язви его…
- Молчи! Погоняй знай!

Степан со всей сноровкой, присущей русскому мужику, вручную произвёл разворот, на глазок прикинул новый курс и врубил форсаж.

Ну, на сей раз пронесло, подумал я, мелко крестясь.

Но в это самое мгновение пространство позади звездолёта вдруг расселось на две половины, и из образовавшейся дыры вылетела целая кавалькада в лентах, цветах и бубенчиках – четыре русские тройки, и одна битая восьмёрка. Впереди всех, на призовом рысаке по кличке Студебеккер, в обнимку с двумя кустодиевскими барышнями летел сам Фома Сильвестрович Перепетуев, отставной маиор Галактической Империи, гренадёр и пьяница. При его появлении эфир сейчас же наполнился звуками верхних саратовских гармоник и цыганскими напевами.

- Эх, мать честная! – заголосил Степан, подстёгивая дополнительные мощности. – За что пропадаем?!
- Гони, Степан, - простонал я, - человечно тебя прошу, гони!
- Ага, гони! – свирепо отругивался возница. – У Студера мотор – втрое! Сколько раз я вашей милости докладывал: правый пристяжной – подлец двигатель! Не двигатель, а помеха! Доведись вот так, на рысях, уходить – он и подведёт под монастырь!
- Давай, старик, - уговаривал я, - после переговорим!

Степан вдруг заложил резкий поворот и направил машину в сторону ближайшего поля астероидов.

- Куда, болван?! – всполошился я. – Скорость потеряем!
- У себя в кабинете командуй, Клим Евграфыч! А тут - я!

И то, подумалось мне. Степан дело знает. В Оскольники рвётся. Там есть, где спрятаться.

До спасительного лабиринта из глыб гранита, мрамора, кирпича, щебёнки и прочего мусора, составляющего астероидное поле Оскольники, оставалось совсем немного, всего пара парсеков. Но тут навстречу нам из-за ближайшей железобетонной конструкции вырулил, сверкая мигалками, патрульный крейсер ДПС, что расшифровывается ямщиками почему-то как “Догоню – Звезды Схлопочешь”.

Степан резко сбросил скорость до разрешённой световой, однако крейсер уже нацелился хищно на мой чалый звездолётик и выбросил полосатый темпоральный барьер поперёк пространства.

- Тормозить, что ли? – обернулся Степан.
- Эх! Семь “же” – и все неглиже! Гони через барьер!
- Помилуй, барин! – взмолился возница. – Он фазером пульнёт!
- Авось, промажет!

Крейсер не промазал.

Когда дым рассеялся, он неторопливо подлетел ближе и передал по радио кодовую фразу, буквальное значение которой кануло в глубине веков:

- Выйти из машины. Руки на компот, ноги на холодец!
- Товарищ Страшный Сержант!… - заныл было Степан.
- Сопла подбери! - оборвал его командир крейсера.

Возница, вздыхая, натянул драный скафандришко и вышел в космос, чтобы собрать разлетевшиеся по галактике части двигателя. Я остался один на один со Страшным Сержантом.

- Нарушаемте? – добродушно спросил он, разворачивая мешок для денег. – Поднакажем!

Нужно было как-то спасать положение.

- Ты чё, командир?! – обратился я к нему на интерлингве. – С корабля ли ты на бал, в натуре?! Посмотри сначала, с кем я в колонне иду, потом шмаляй, ладыженский стрелок!

Я ткнул пальцем в ту часть вселенной, где уже на полнеба разрасталась кавалькада перепетуевских кораблей.

- Ё-моё!… - произнёс Сержант стандартную формулу прощания, прыгнул в свой крейсер и был таков.

Я, к сожалению, последовать его примеру не мог. Значит, опять придется водку пить…

- Ба! Ба! Ба! Кого я вижу! – закричал Перепетуев раньше, чем мог меня узнать. – Какими судьбами?! – и, не выслушав ответа, расхохотался. - А я, брат, со Звёздных Войн! Поздравь – продулся в пух! Купил у каких-то жидаев Звезду Смерти, а она, не поверишь, возьми и взорвись! Ха-ха! Трахнуло на всю губернию!… Да! – он вдруг ударил себя по лбу. - Что же это я? Позволь представить тебе мою закадычную компанию! Эй, вы! Теребень кабацкая!

Из подваливших звездолётов высыпал такой всё смазливый народ, что в другой раз чёрт знает чего бы ни дал, лишь бы избежать с ним знакомства. Нечёсаные бороды с блёстками седины и капусты приятно обрамляли эти сизые, примятые жизнью ряшки. Бледно-волосатые пузики аккуратно свешивались у многих через щель между трикотанами и майкой, как тесто, вылезающее из кадки. В воздухе (а встреча происходила на астероиде, вокруг которого, по счастью, оказался воздух) густо пахнуло настойками, наливками, коньячком, водочкой, пивом и одеколоном. Не считая закуски, которой пахнуло тоже неслабо.

- Вот, рекомендую! – заорал Перепетуев, обращаясь к толпе, - мой лучший друг, мой друг бесценный, заводила детских игр и разводила юношеских драк, Павел… как тебя?
- Клим Евграфович…
- Ах да, конечно! – Перепетуев снова жахнул себя по лбу. – Ну да вздор! А вот знаешь ли ты, дражайший мой Глеб Егорыч, кто перед тобой?

Он широко обвел рукой нетрезвую компанию. Та с готовностью осклабилась щербатыми улыбками, видно любила слушать предстоящий дифирамб.

- Пред тобою, трепещи ничтожный, яко же и сам трепещу… - Фома Сильвестрович вдохновенно простёр обе руки, - цвет отечественной словесности! Мастера шуршательной литературы! Лучшие и знаменитейшие нуль-шишиги!

Мастера послушно зарделись от смущения и тихо зашуршали меж собой.

- Весьма польщён, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать. О нуль-шишигах я слышал впервые.
- Вот хорошо что ты нам попался! – все больше ликовал Перепетуев. – Мы тебя с собой возьмём!

Я протестующе замотал головой.

- Извини, Фома Сильвестрович, не могу! Я человек не военный, мне столько водки нельзя!

Перепетуев возмутился.

- Причём здесь военный - невоенный?! Это же - и с к у с с т в о… - с обидой сказал он и, помолчав, добавил, - … водку пить. Ну да я не о том. Мы тебя, чудака, читателем сделаем! Читать умеешь?
- Кое-как… - осторожно отозвался я, - Гоголь там, Достоевский, Стру…
- Вздор, всё вздор! – оборвал меня Фома Сильвестрович. – Теперь будешь читать только шуршавчики с продолжением! А то, понимаешь… - он понизил голос и наклонился ко мне, - … у некоторых наших нуль-шишигов совсем читателей нет…

Вот это попался, подумал я. Перепетуев сочувственно качал головой.

- А ты-то сам что же, Фома Сильвестрович? – спросил я его.
- Я – другое дело! Я, брат, не читатель. Я – фен.
- Для просушки, что ли? – у меня вырвалась невольная ухмылка.

Он с размаху хлопнул меня по спине.

- Молодец! Быстро схватываешь! Вот такой читатель нам и нужен, правда, ребяты?… У ребят, понимаешь, воды многовато в шуршавчиках, - пояснил он, - не шуршательная выходит литература, а хлюпательная. Читатели её не заглатывают, а фены - ничего, справляются. Если, конечно, перед этим, как следует, осушить. Эх, люблю я это дело! – он повернулся к своей команде и зычно воззвал:
– Ну что, ребяты, осушим по одной?
- Осушим!!! – ответил дружный хор голосов.
- По звездолётам! - распорядился Перепетуев – Всем принять анабиоз, расползтись по дырам и шуршать! Ну, Глеб Егорыч, - обратился он ко мне, - полезай и ты. Места всем хватит. У меня вместо кают чёрные дыры приспособлены…
- А далеко ли вы теперь летите?
- Я их, голубчиков, кормить везу, - отечески улыбнулся Фома Сильвестрович. – Им за шуршавчики денег-то с гулькин хвост платят, да и те телеграфом высылают. А телеграф, сам знаешь, штука медленная, сигналы распространяет со скоростью света. Вот они тысячелетиями и ждут гонораров своих. Поэтому мы с феньём решили корма раздавать. Рос-корм, Интерпресс-корм… сейчас вот на Волга-корм летим. Рыбалка там – закачаешься! Не забыть на Дюну залететь, червей накопать…

Через минуту я сидел в ходовой рубке перепетуевского “Студебеккера” и чокался с хозяином первой порцией анабиоза. Кустодиевские барышни, глупо хохоча, нарезали закуску. В иллюминаторе однообразно проносились звёзды. От тихого гудения двигателей и шуршания за стеной начинало клонить ко сну.

- Э, нет, мил человек! – растолкал меня Фома Сильверстович. – Дрыхнуть я и сам могу! А кто будет шуршавчики читать?! На-ка, вот, тебе первую подборочку, - он вывалил на пульт передо мной охапку разрозненных листков. – Называется “Рваная грелка”. Ты только начни – тебя потом за уши не оттянешь!

Я окинул взглядом весь чудовищный объём “Грелки” и залпом осушил полный стакан анабиоза. Сейчас же в голову ударил доплеровский эффект – звёзды в иллюминаторе окрасились в разнообразные весёленькие цвета. А нуль-шишиги все шуршали в чёрных дырах, сетуя на падение скорости света...