Пойте, струны!

Мы живём ради мгновения, когда заключённый в нас бог проснётся. Но даровано оно немногим.

Тарн Вегиец

"Чалый звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от Гончих Псов…"

Строка выходила тухлой, словно дождевой червь, пролежавший на солнцепёке не один час. От одного взгляда на неё начинало тошнить…

И зачем только я взялся за это дело?

Да пропади в недрах сверхновой торговец, облапошивший каких-то бедолаг в Гончих Псах и возжелавший по этому поводу хвалебную песню!

Голова невыносимо болела, словно в ней поселился змей-камнеед с Антареса-9 и грыз неподатливую костную корку, с наслаждением вонзая в неё многочисленные зубы…

Сейчас бы полежать! Дать мозгу отдых.

Взгляд мой упал на иллюминатор. За ним серебрятся содранной с рыбьего брюха чешуёй звёзды. Меж ними разбавленным молоком - туманности. Космос. Дом родной для бродяги.

Глаза сами собой переползли на убранство рубки. Стены выглядят помятыми, кое-где пласталь осыпалась. Навечно поселился мерзкий запах палёной резины, а в писке бортового координатора слышатся истеричные нотки.

Стар мой верный кораблик. Ох, давно пора ремонт сделать!

А на него деньги нужны. Вот и сиди, песню сочиняй для помешанного на лошадях купца с Денеболы-3. И заплатят за неё не так много, и об отдыхе сегодня приходится только мечтать…

Ох, тяжела ты, аэдская доля!

Песня сочинена и отправлена. Получатель, судя по лошадиному оскалу на смуглом лице, остался доволен. Связь, слава Хранителям Галактики, не подвела. Но голова меньше болеть не стала. Змей-камнеед обзавёлся потомством, и уже вся дружная семейка глумится над моим черепом…

Был бы я талантлив, сочинил бы песню о гнедом звездолёте и подкованных соплах за час. Но я - обычен, скучен, словно маленькая белёсая звезда без планет. Потратил целый день.

С ужасающим кряхтением я воздел тело из кресла и направился в санитарный блок. Пол приятно холодил ноги, сквозь него чувствовалось гудение корабельных двигателей. Верно служат, старички, несут меня с жуткой скоростью на самый край галактики, на Хирею…

Да, фестиваль.

Тот, кто исполнит лучшую песню, получит столько, что на пару новых звездолётов хватит. Да ещё прославится на всю Галактику. В общем, счастье - по полной программе.

Того, кто на предыдущем фестивале победил, так и прозвали - Радаст-Счастливчик.

А я чем хуже? Орфей-Счастливчик! Звучит ведь? Звучит!

Из зеркала на меня глянула невзрачная сизая физиономия, похожая на недопечённый блин, поросший местами белёсой щетиной. Сверху этого безобразия колтуном торчали волосы, а из середины подгнившими маслинами блестели глаза…

Тьфу! Прозвание Орфей-Урод куда сообразней.

Пришлось утешаться. Самостоятельно.

- Славься в веках ты, аэд преотвратный!
- Лучший из всех, что по звёздам шныряет!

Возглашенное славословие самочувствия не улучшило, а вот лицо в зеркале стало меняться. Обзавелось носом-репкой, рыжей бородой, а само как-то вытянулось и побледнело. Глаза стали зелёными, как изумруды.

- Выходи, Ерофеич, - сказал я сердито. - Тоже мне, нуль-шишига нашёлся…

- А скорость света-то падает! - выдал Ерофеич обычную присказку, выбираясь из стены космолёта. Маленький бородатый старичок, одет в рваньё. Встретишь такого на любой планете - примешь за бомжа. Вонять он должен - как помойка. А ведь нет. Ничем не пахнет.
- Ладно тебе, - сурово ответил я, скрывая радость. - Пойдём лучше песню сочинять…

Я развернулся, зная, что нуль-шишига последует за мной. Очень уж любопытен. И песни любит. За ними в гости и приходит.

Впервые он появился у меня на корабле много лет назад, и поначалу я решил, что сошёл с ума. Но потом привык, и мы стали друзьями. Пусть твердят яйцеголовые умники, никогда не бывавшие в космосе, что нуль-шишиг не бывает.

Не буду я их разубеждать.

Ерофеич - так называю его я. Настоящего имени старого пройдохи человеку не произнести, а кто выговорит - язык вывихнет.

А сам он приходит, когда хочет, и уходит - в любой момент. Вакуум и расстояния для него не помеха. А живёт он, как я понял, почти столько же, сколько Галактика.

Завидуйте, какой у меня приятель!

- Что за песня-то? - поинтересовался нуль-шишига, усаживаясь прямо на пол. Человеческие условности ему - до фени. Захочет - на потолок сядет.
- Хвалебная, - с тоской вздохнул я, рассматривая стоящую на подставке лиру.

Ладно, сначала слова.

- Так в чём дело? - нуль-шишига усмехнулся, показав острые зубы, белые, как мрамор. - Начни так: славься, владыка ты наш благородный, покоя планеты надёжный оплот, рука твоя мощная, силой налитая, нас к торжеству и победе ведёт…
- Не, это занудно, - покачал я головой, опуская седалище в кресло. - На погребальный гимн похоже… Лучше вот так: эй, чувак, погляди на меня, я правитель, делай как я! Делай, как я!
- Мда, - нуль-шишига мерзко захохотал, отчего у меня закололо внутри головы. - Это ты где, на Гарлеме-13, такие стишата научился сочинять? Споёшь подобное, тебя взашей попрут…

И то правда. Попробуем по другому.

- Муза, гнев ты воспой правителя многообильной Хиреи! - возопил я так, что Ерофеич подпрыгнул. - Что страх необорный внушает властителям многих планет!
- Нет, сегодня ты не в форме, - покачал головой нуль-шишига. - Повторяешься, как начинающий графоман. Давай лучше выпьем. У меня перцовка есть…

Огромная бутыль, извлечённая неведомо откуда, матово блеснула в свете ламп. Хитро смотрели с фирменной наклейки двое бородачей.

Я не стал спрашивать, где он взял бутылку. Ясно ведь, не купил.

А стены для персонажей космического фольклора - не помеха.

А на посадочном поле - суета. А на посадочном поле - толкотня. Больше сотни кораблей, самых разных форм, но все - с кукишами на обшивке. Красными, как кровь, зелёными, словно листва, чёрными, словно космос…

Моя фига жёлтая, цвета кожи переболевшего болотной лихорадкой с Сириуса-2. Ничего, сойдёт.

Меж кораблей - люди. Точнее - аэды. Бегают, обнимаются, ругаются. Кто-то струны дерёт, голос пробуя, кто-то встречу отмечает. Всё как обычно. Тоска.

Голова вновь болела. Уговорили мы с нуль-шишигой бутылку. Ой, хорошо посидели! А когда он уходил, странную фразу бросил. "Готов ты проснуться" - сказал, и исчез куда-то. В чёрную дыру, должно быть. По скорости света горевать.

Пока я над Ерофеичевой загадкой думал, песню сочинить так не успел. Полёт закончился.

За иллюминатором - планетка сапфиром на бархате космоса возлежит, а мониторы планетарной обороны толстенные орудия на меня наводят. Так, для порядка.

Хирея.

- Это ты, Орфей, - сказал кто-то скучным, до боли в ушах скрипучим голосом, прерывая воспоминания. - Как здоровьичко?
- Не дождётесь, - повернувшись, я встретился взглядом со старым знакомым. Только головная боль помешала мне узнать его по голосу. Гистольф Тощий, лучший аэд Семи Бронзовых Солнц. Высок, худ, словно дистрофик, нос торчит, ножа острее. И презрение - в каждом жесте, в каждой части тела, даже в растопырке пальцев…

И правильно. Ему есть, чем гордиться. Не то, что мне.

А пахнет от него - духами. Сильно. Как от девки продажной.

Противно!

- Привет, Гистольф, - говорю. - И ты тут?
- Все тут, - махнул он рукой. - Все лучшие. Так что тебе ничего не светит.
- Это мы посмотрим! - отвечаю, а сам чувствую - злиться начинаю.
- Многопочтенные аэды! - голос прогремел над посадочным полем, сильный, хорошо поставленный. Давая мне миг справиться со злостью. - Через час вас ждут в Изумрудном Дворце для проведения жеребьёвки…
- Ну ладно, Орфей, - на лице Гистольфа - уверенность в собственной победе. И не напрасная. Это в разговоре голос у него хрипит, а когда поёт - звенит. Не хочешь - заслушаешься. - Желаю тебе удачного жребия. Может, хоть не опозоришься, как на Тенеболе…

Да, уел меня Тощий. По делу. Плохо тогда получилось, ой плохо…

Песню я сочинил, а как петь начал - слова забыл. Начисто. Тухлыми яйцами птицы Рух закидали. А уж они воняют! Позорище!

Ладно, чего теперь переживать. Поздно.

А мы уже во дворце, в Изумрудном Дворце, точнее. Всё здесь зелёное, от пола до потолка. Для глаз приятно. Но голова болеть даже больше стала. Странно.

У каждой двери - стража. Почётная. Рожи - красные и широкие, как подносы, плечи - впору великанам. Сами - в панцирях золочёных, на поясе - мечи в серебряных ножнах. Да не лазерные, обычные.

Пусть по космосу летаем, Галактику от края до края прошли - старину всё равно чтить надо. Вот мы, аэды, кто с лирой, кто с гитарой, кто с бализетом. И ничего. Прекрасно звучим!

Для жеребьёвки принесли здоровенный котёл. Высыпали в него сто семнадцать стальных пластинок с номерами. Подходи - выбирай. Пробуй удачу певца.

Вот и мой черёд.

Рука скрывается в утробе котла, словно в брюхе беззубой исполинской жабы. Пахнет медью, чуть кисло.

Жребий ткнулся в ладонь слепым кутёнком. Ну что, посмотрим?

- Сто семнадцать, - объявляю, а сам глазам не верю. Последний - ничего себе! Последнего точно запомнят, и о его успехе (или провале?) будет помнить каждый. Да, вот повезло! Другой бы радовался, а мне плакать впору.
- Многопочтенные аэды! - а это глашатай. Высок, собой красив, в багряных одеждах. И голосище - ого-го! - С завтрашнего утра вы будете чествовать Его Мощь и Красоту хвалебными песнями. Кто победит - получит награду, кто оскорбит сиятельный слух - будет брошен прожорам…

Ну и титул у местного правителя. Дурацкий! Или это только мне так кажется?

А правитель-то местный плюгав и мелок.

Даже отсюда, с дальнего конца зала видно. Сидит на троне, Его Мощь и Красота, пыжится. Трон большой, красивый, из чернёного золота. А принц - малоросл да толст. Прямо планетка на ножках. Ходит, наверное, смешно. Жаль, я этого не видел.

А перед троном, стоя на полу, малахитовыми плитами выложенном, очередной аэд разоряется, струны дерёт. Сто шестнадцатый. Следующая - моя очередь.

Ох, болит моя голова. А поджилки - дрожат. Песни так сочинить и не удалось. Некогда было.

Поселили нас в отдельное крыло дворца, и к каждому на ночь по рабыне прислали. Гостеприимцы. Чтоб их…

Поспать-то толком не удалось с утехами ночными, не то что слова хвалебные приготовить. Те, кто посдержанней, может и отказались, ночь провели в творчестве. Да куда уж мне…

Ничего, как-нибудь. Сымпровизирую.

Мелодичный звук гонга прокатился по залу. Место перед троном опустело. Аэда увели в неприметную дверь. К славе? К прожорам?

Моя очередь.

Медленно и торжественно шествую по залу. Хорошо, что он длинный. А мысли мечутся мелкими рыбёшками, снуют туда-сюда. Как петь, о чём петь?

О величии нового правителя? Споёшь об этом, правильно споёшь - и будет всю жизнь Его Мощь и Красота к величию стремиться…

Сложишь настоящую песню о победах и воинской славе - проведёт правление в войнах с соседями.

Упомянешь богатство и изобилие - будет новый владыка Хирейский только о деньгах и думать…

О чём петь? И как? Чтобы правильно!

Жаль, что не каждый из правителей Галактики при восшествии на престол песен требует.

Вот и трон. И плюгавец на нём.

Что петь?

Что-то дёрнулось в груди. Поднялась из глубин души паника, и тут же сгинула, растворилась в серебристой волне спокойствия. В глазах моих родился взгляд, острый, сильный. Словно кто-то другой смотрел из глазниц бесталанного аэда Орфея. И голова болеть перестала. Словно исчезла.

Ожили руки, огладили струны. Поплыл по залу напев моей лиры. И ответил ей - голос. Мой, и не мой. Сильный. Чужой.

- У меня нет слов, чтобы достойно спеть про нового владыку Хиреи, - сказал я, дивясь произнесённому. - Все слова бессильны. Поэтому я просто сыграю.

Заструились струны, запели. Пальцы мои шевелились сами по себе, рождая странный, чудовищный по красоте мотив. Ознобом отдавался он в позвоночнике, и холод порождал в сердце.

Они смолчали, хотя я нарушал правила. Я должен был петь. А пели - струны.

В один момент я понял, что слышу всех вокруг. Громко сопело тщеславие в груди сидящего на троне, выла сворой голодных волков алчность в сердцах аэдов за стеной, мерзко хихикали мелкие мыслишки в головах придворных, толпящихся у стен…

В чём дар аэда - в том, чтобы петь? Или в том, чтобы слышать?

Мои струны пели. Нет, не мои. Просто струны. Заглушая сопение, вытье и хихиканье, вкладывая в души людей - своё звучание. И менялись лица, становясь строже, спокойнее. Люди во дворце начинали прислушиваться к происходящему внутри, и это делало их ДРУГИМИ…

И я знал: у них в сердце этот мотив будет теперь звучать - всегда.

Взвизгнули струны и лопнули…

Никто не пошевелился, пока я шёл к выходу. Никто не остановил меня, пока я добирался до звездолёта. А награда - зачем она мне, теперь?

Внутри меня пусто. Как в склепе. Как в разграбленной могиле.

Всё. Я сделал то, что должен. Дальше незачем.

Впервые нуль-шишига, которого я зову смешным именем Ерофеич, молчит, придя ко мне. Он всё знает, и он со мной согласен. Да, сделал. Да, незачем.

Мой корабль нацелен точно в сердце сверхновой звезды со странным именем Менада. Лететь мне осталось недолго. А дальше - смертоносное пламя. Ведь зачем жить, если я больше не смогу петь? Так, как пел перед троном из чернёного золота.

Лира стоит на подставке, и струны её порваны. Всё. Ей тоже суждена гибель.

Я не могу больше петь, но дар слышать остался. Но в космосе - совсем иные звуки. Нежно шептала мне вслед Хирея, плакали светом золотые, серебряные и зелёные звёзды, пели модницы-кометы, выставив распушенные хвосты. Яростно ревела Менада, готовясь ко встрече со мной.

А нуль-шишиги шуршали в чёрных дырах, сетуя на падение скорости света…