Никто не мог знать что я - человек больше, чем каждый из них. Никто не мог знать, ибо внешняя форма для них - гораздо важнее содержания. Да и откуда появиться знанию, когда нет понимания? И откуда возьмётся понимание, когда нет времени? У меня же его за спиной - с лихвой.

…Ведает хозяин, что я не прост. Других, бывало, пошлешь, они и направляются, куда послали. Они не умеют знать. Они не понимают, что главное - попасть не туда, куда послали, а туда, куда хотят послать. Они не чувствуют волн воли. Не имеют зрения. Ничего, кроме жажды крови. Я готов признать их братьями по плоти, но не по духу.

Тетива оттянута до правого уха, и увитые толстыми жилами руки лучника не дрожат. У древка стрелы - прямого как луч солнца, отсутствует оперение. Можно подумать, что у лучника не всё в порядке с головой, ведь без оперения стрела пойдет вкривь, недалеко упадет… Но так подумает только тот, кто не ведает, что этот лучник всегда бьет без промаха. Отполированный до блеска наконечник смотрит в сердце монгола.

…Знает хозяин, что я не прост. Откуда? Умный наверное, догадался. Прежде - никто, а он догадался. Умный, наверное. Но и он не ведает, чего хочу я.

Я?!

Как давно я ощутил себя собой? Когда жгучая капля крови кузнеца попала в мою плоть, ещё теплую после недавнего рождения? Или когда он, баюкая меня на ладони, три луны и три солнца шептал заговор точности? Когда лучник, распеленав чистую ветошь, пристроил меня к древку? Или когда первая жертва, беззвучно стиснув зубы, вырвала меня вместе с куском мяса и поклялась отомстить - мной отомстить - стрелку? Не помню. Всё это было очень давно. Не совсем понимаю, что такое Время и зачем оно, но по человеческим меркам мой возраст весьма древен.

Не люблю свою работу. Однажды меня подобрал среди белеющих костей ворон, любитель блестящего. Принес в гнездо и долго взирал немигающими черными глазами, поворачивая голову то так, то эдак. Ворон знал, что такое свободный Полет; как это - смотреть сверху вниз. Я знал, что такое полет к Цели. Нам было о чем побеседовать, было чему научить друг друга. Так я научился смотреть вокруг, понимать деревья, понимать птиц, животных. Дружба с птицей-вещуном - лучшее время, что помню.

Потом меня нашел мальчишка по имени Илья, хранил как оберег. Оберегом быть неплохо, не нужно пить ничью кровь. Висишь себе на груди, любуешься кипящей жизнью, что осенью засыпает, а весной расцветает с силой, о которой уже успел позабыть.

Но дети вырастают. У них появляются цели. Появляются цели и предо мной, ибо я - снова на конце древка. Первая цель Ильи - дерево. Кузнец не пел об этом ни слова. Значит, в этом я свободен. Свобода в том, чтобы не портить деревья, не лишать жизни животных и птиц. Я буду их облетать и наслаждаться свободой хотя бы в этом. Но дети вырастают. У них появляются задачи. У меня появляются задачи. Убить человека - вот в чем задача. И я убиваю. Такая уж работа. И на одном человеке убийство не закончится, Илья разойдется не на шутку. Я никогда не убивал так много, как с ним.

Монгол совсем рядом. Чувствуя погибель, резко втягивает носом воздух, поворачивает ко мне лицо. Человек всегда успевает увидеть Смерть, откуда бы она не пришла и сколь мгновенной не была бы. Куда бить? В сердце? В глаз? Будь проклята работа без права отказа!

Сердце. Разжав плечами кольцо, убиваю снова. Мимолетно чувствую, что кольчуга - моя сестра. Не в первый раз чувствую. После короткого соприкосновения с сестрой понимаю, - она не трофей. Русские продали её. Продали врагу, сжигающему русские города, загоняющему в плен русских женщин и детей, насыпавшему десятки курганов из тел защитников Руси. Очень странная игра.

И наконечник стрелы, пусть сотню раз заговоренный, умеющий любить живое и наслаждаться полётом, - всего лишь орудие убийства в этой странной, непостижимой игре. Кто в силах это изменить? Иногда мне кажется, что монголы, ненавистью к которым питает меня хозяин, ничуть не хуже русских. Быть может, даже лучше. Одна радость - мои жертвы не чувствуют боли. Я умею убивать мгновенно.

Всадник уткнулся в спину лошади, начал медленно сползать вбок. Илья не сомневался, что монгол мертв. Стрела, увенчанная найденным в детстве чудо-наконечником, не подводила ни разу. Хотя во время тренировок упорно не желала сшибать яблоки с деревьев, или попадать в птиц. Стреляя же во врага, на наконечник можно положиться полностью. Напряжение, что сковывает сердце в короткий момент полёта стрелы, спадает сразу же, как глаз убедится в попадании.

Уложив лук в колчан, Илья не спеша направился к мохноногой лошади, которая, избавившись от понуканий седока, опустила морду к траве и равномерно зашевелила челюстями. Сейчас лучше обойтись без торопливой резкости, иначе животное испугается, лови потом по всему полю. Но и лошадь, и добыча, - не главное, куда важнее наконечник на стреле, что торчит из груди степняка. Без него Илья - никто. Брови стрелка сошлись на переносице. Наконечник…

Никто не знает, что я - не человек. Ибо раб не может быть человеком. Человеком имеет право называться лишь тот, кто сумел освободиться от пут. За это мы сейчас и боремся, - за право называться людьми. Я - раб чародейского наконечника стрелы. Без него я - никто. Паршивый стрелок, за желанием изгнать захватчиков не имеющий никакого умения. Рука, оттягивающая тетиву. Всё делает ОН. А я - раб. Не человек. Человек не струсит перед смертью и вытащит меч, стоя против врага. Я так не смогу. Капля крови Бога, которая есть в каждом, спит.

Подойдя к трупу, кончиком засапожного ножа Илья разжимает несколько звеньев кольчуги. С силой дергает древко на себя. Он всегда пристраивал острие таким образом, чтобы оно не снималось. Обычно делают иначе, закрепляя острие едва-едва, и тогда у раненой жертвы, попытавшейся вырвать стрелу, наконечник огромной занозой останется в теле. Через специальные отверстия, проделанные в наконечнике, вытечет много крови, и противник рано или поздно испустит дух. Но у Ильи всегда только одна стрела. Он никогда не оставляет ее надолго даже мертвым. В колчане есть, конечно, и другие стрелы, но они лишь для виду. Чтобы в дружине не догадались, в чём кроется причина его меткости.

В дружине… какая там дружина, одно название? Дружинники есть, дружины нет. Пятнадцать человек, немытых, забытых богом и людьми. Только и могут нападать на монгольских гонцов, да на обозы с данью, из которой единственное, что нужно, это еда. И - радость, бешеная радость при виде мертвого врага. Враг мертв, ты - жив. Всё ещё жив. Значит, есть шанс уничтожить ещё степняка… хотя бы одного; быть может, тогда Земле Русской станет полегче, быть может, продержится ещё немного.

Зная, что у него есть только единственный верный выстрел, Илья всегда нападает на одиночек. И на охоту ходит один. Воевода, хотя его впору называть дюженником, знает, что Илья никогда не приходит без добычи, а посему не претит поступать лучнику по своему усмотрению. Так он приносит больше пользы, чем самый лучший мечник в дружине.

Наконечник вышел из тела без усилий, словно из пустоты. Как будто хотел поскорее покинуть мертвеца. Заостренные края зацепились за кольца порванной кольчуги, и только тогда Илья вдруг увидел, что басурман облачен в русский доспех, а из ножен торчит рукоять русского меча. На мече не обнаружилось не единой зарубки, а кольчуга и поножи даже не успели потускнеть. Еще не выпотрошив подсумки, лучник знал, что в них убрано. Старый монгольский доспех.

Ордынец только недавно купил обновку. Илья слышал об этом довольно часто, но сам натыкался лишь дважды. Предатели где-то рядом. Весь честный ремесленный люд либо погиб в ополчении, либо бежал на север, в не захваченные земли. Север еще держится.

"Предатели где-то рядом. Почему мы воюем против себя? Почему?! Неужели так сложно собраться в единый кулак? Ведь тогда мы сомнем эту тупую ордынскую массу, прущую, как стадо овец! Найти бы предателей… но где их искать? И не больше ли среди нас предателей, чем защитников?» - удрученно подумалось Илье.

…Отвлекшись, он не сразу слышит стук копыт.

Приникнув к высушенной ветром земле, прислушивается. Еще в детстве, в играх овладел наукой различать число приближающихся людей, насколько они далеко, где и когда окажутся… Да. Двое всадников. Он ни разу не пробовал нападать на двух. Осилит ли? Еще не поздно убежать, а назавтра снова отправиться на поиск одиночки. Хочется убежать. И от этого желания тошнит, воротит от самого себя. И не ясно, что сильнее, - чувство самосохранения или отвращение, терзающее душу из-за этого чувства. Хочется убежать. Но нельзя делать всегда только то, что хочется, потому как это - тоже рабство. Рабство перед желаниями.

Чудо-наконечник завалит одного монгола, второго придется снимать обычной стрелой. Надо попробовать.

Паршивый стрелок, за желанием изгнать захватчиков не имеющий никакого умения. Рука, оттягивающая тетиву. Всё делает ОН. А я - раб. Не человек. Человек не струсит перед смертью и вытащит меч, стоя против врага. Я так не смогу. Не смогу. Или смогу? Не лучше ли рабства честная смерть? Капля крови Бога, что есть в каждом, - я пробужу тебя хотя бы на мгновенье.

Надо попробовать. К тому же позиция удобная. За поворотом, огибающим березняк, Илью не видно, и он имеет преимущество неожиданности. Жаль, что придется убить лошадь поверженного врага, иначе выдаст, вон, уже заслышала далекое ржание своих, готова рвануть к ним.

…Я кричал, умоляя остановиться. Хозяин оставался глух. Мне надоело быть орудием в глупой бесконечной игре! Я не выдержу больше крови, меня воротит от одного её запаха! Зачем это?! Оставь меня ржаветь под дождями. Пусть я буду тихо умирать, глядя на солнце. Брось меня к муравьям, и я посвящу свою старость наблюдению за трудягами! Но ты, как всегда, оставался глух.

Коваль, отец мой, я проклинаю твои заговоры, лучше бы ты оставил меня простым куском железа! Зачем ты дал мне каплю своей крови, зачем?!

Тетива натянута до правого уха, тонко звеня от ветра. Увитые жилами руки лучника не дрожат. Глаз под приподнятой бровью недвижим, но улавливает каждое движение у поворота. И вот из-за березняка появляются монголы. Как всегда, они что-то орут друг другу, ржут почище коней и ни черта не замечают вокруг, мня себя богами на политых кровью землях. Легкая добыча для опытного. Ход времени замедлился. Пальцы разжались, выпрямилась с гудением тетива. Илья тут же подцепляет вторую стрелу. Он готов выстрелить еще раз, но медлит, чувствуя неладное.

Стрела летела не туда, куда хотел лучник.

Никто не мог знать что я - человек больше, чем каждый из них. Никто не мог знать, ибо внешняя форма для них - гораздо важнее содержания. Да и откуда появиться знанию, когда нет понимания? И откуда возьмётся понимание, когда нет времени? У меня же его за спиной - с лихвой.

Я знал, что убивать хозяина нельзя, но в моем случае свобода невозможна без жертв. За один выстрел я должен убить человека. И я сделал свой выбор. Ордынцы ничего не заметят. Они увидят мертвого витязя, и решат, что он пал в перестрелке с лежащим неподалеку монголом. Озаботятся некоторыми несоответствиями вроде зарезанной лошади или перерытых подсумков, помолятся своим богам и поедут дальше. Я им не нужен.

Свобода совсем рядом. Одолев полдороги, я развернулся и ринулся обратно. Полет стремителен, со свистом рассекается плотный воздух, цель - точно под бровь. Но за то короткое время, пока моё железо не вонзилось в глаз и не пробило мозг, ты успеешь почувствовать обиду. Быть может, успеешь даже понять. Или нет? - ведь я лечу так быстро. Здравствуй, хозяин.

Здравствуй. И - прости.

Вспышка.

Искра сознания не угасает, как это бывало со всеми моими жертвами. Откуда… Вспышка. Теперь я знаю, что такое боль. Как… Вспышка, - ярким огненным сполохом прямо перед… вокруг… внутри, словно в горниле. Я ломаю древко стрелы, на которое был насажан. Я? Ломаю? Или это Илья?!

Я - это и есть Илья. И наконечник - тоже я.

Капля крови Бога, что есть в каждом, - никто не знает, КОГДА ты проснешься. Никто не знает, КАК ты проснёшься. И кузнец, разрезав руку, не может знать, КАКУЮ каплю крови впитает в себя теплое железо. Но я знаю, ЧТО произойдет, если кровь Бога начнет жить. И если её станет хоть немного больше, чем капля…

Найти предателей и скормить их воронам. Теперь я знаю, зачем это нужно и как их искать.

Те двое, наверное, уже рядом, а сабля покоится в ножнах на поясной перевязи, руки пусты. Накинув стрелы на тетивы своих коротких луков, гикая, они пускают лошадей рысью. Они видят дюжего здоровяка, в плечах косая сажень… беззащитного! Судя по вымазанному кровью лицу, он ранен. Ничего, поправится, на торжище за него дадут немало денег! Русские - самые сильные и выносливые рабы. Так они думают.

Но они не знают, что рабы - только отчасти люди. И они сами - рабы, рабы своих заблуждений. Но откуда им это знать? Чтобы знать, нужно уметь понимать. Чтобы научится понимать, требуется желание. И - время. За моей же спиной времени - с лихвой.

Монголы оглушительно вопят, оскаленные лица дергаются от сотрясающего смеха. Что ж, смейтесь, желтозубые. Торопитесь, подгоняйте коней вороных. Да попадет в объятья Костлявой тот, кто принес её в чужой дом.

Мне же сейчас важнее другое.

Шаг.

Ещё шаг.

Вот он, мертвый монгол, убитый мной совсем недавно, лежит в позе младенца. В русской кольчуге лежит. Прикладываю к ней кончики пальцев:

- Покажи сестра, где тебя сковали? Поведай о руках, что продали тебя врагу, - вопрос звучит, но я не размыкаю уст. Она поймёт и так, - я знаю.

Металл холодный, словно лёд. Сначала я услышал боль.

Потом - увидел. Распадок, низина, деревня. Меж домов ходят люди. Их мало, но все как на подбор сытые, ухоженные, с довольными мордами. И правда, какая разница, откуда идёт длинная деньга; от своих ли, от чужих ли… Главное, жить без тягот, есть от пуза и ни во что не вмешиваться. Я знаю это место, однажды, давным-давно, довелось там побывать. Я знаю всё, что нужно знать. Предатели, как и предполагал воевода, находятся в полудне переезда. Что ж, скакуны уже есть… сейчас будут.

Илья развернулся. Монголам почудилось, что в пустой глазнице с еще не запекшейся кровью блестит сталь. Витязь оскалился, и лошади отпрянули. Монголы хотели взять его живым, затем продать, - деньги не бывают лишними. Однако, стоило вблизи увидеть его лицо, мгновенно передумали. Люди с таким выражением лица не сдаются. Дороже денег есть только одно - жизнь.

Две освобожденные тетивы тренькнули одновременно. Монголы - прирождённые стрелки, и с лошадиных спин они попадают ничуть не хуже, чем с тверди. Они и на этот раз целили верно: одна стрела летела в живот, другая в грудь. Со столь малого расстояния стальные птицы прошибут его насквозь, показав со спины красные клювы.

Когда стрелы за какую-то сажень от цели резко свернули влево и безвольно нырнули в траву, к ногам русского, монголы опешили. Недобро усмехнувшись, Илья потянул из ножен саблю. Противники схватились за пики. Илья заметил на одной из пик черную ленту и отстранено решил, что она послужит повязкой на выбитый глаз. Ощутив нежелание бить саблей, - не мысленное, а какое-то инстинктивное - убрал ее обратно. Железо достаточно напилось крови в этой войне. Справится и руками.

Человек всегда успевает увидеть Смерть, откуда бы она не пришла и сколь мгновенной не была бы. И монголы видели сейчас её перед собой. И ничего не делали. Смерти противостоять чертовски сложно.

…Смахнув степняков с лошадей, словно мух, Илья вскочил в седло. До деревни, показанной сестрой, всего полдня пути.

Тому, кто чувствует долг перед собой, никогда не видать свободы. Когда есть цель, свобода не нужна. И не является ли осознание этого - свободой?

Точно сейчас Илья знал лишь одно; он знал, что это такое, - смотреть в полете сверху вниз.