Не так давно я заметил, что жизнь умеет меняться быстро и необратимо, как снежный ком. Всё происходит в то время, пока ты безуспешно силишься прийти в сознание, образно говоря, конечно, и поверить в реальность происходящего. А затем… Пустота, ветер, и ты – понимающий, что всё сдвинулось, слетело со своих мест. И тебе уже нравится новый расклад (а может не нравится – иногда ты не успеваешь этого понять). Но одно остается незыблемым. Ощущение, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах не поверил бы раньше, что всё случится именно так. Моя жизнь уже порядком облипла снежными комьями “радикальных перемен”, и я был рад большинству из них, в самом финале, когда разум уже мог включится и сообщить, что всё закончилось как нельзя лучше. Но, со свойственным всей человеческой породе упорством я продолжал искать в этих комьях крупицы золота. Искать, и не находить…

Воспоминания отрывочны. Я еду в метро, на коленях – свежекупленный “Арабский кошмар” Ирвина. Гвалт, шум, соседка рассказывает кому-то безумную историю своего зятя. Сюжет уже стал классическим. Справа – мужичок с сонным лицом. Пялится в мою книжку. Я перебираю буквы, пока не начнётся знакомый приступ тошноты - не могу читать в транспорте, а хочется.. Убираю книжицу в сумку, закрываю глаза и жду, когда голос свыше произнесёт название моей станции. Привычка, отработанная временем.

…Скорость…
…Полет в темноте. Дикий, стремительный…
…Мимо проносятся тени…
…Огни, похожие на звезды…
…Темные небеса, и…

Легкое белое перышко, плавно опускающееся вниз…
Тишина…

…Двигаться на четырех лапах…
…Лететь в высоте, и петь песни ветру…
…Смотреть на мир золотыми глазами…
…Знать то, чего никто никогда не узнает…
…Верить в то, чего никогда не случится…
…Бежать, чтобы остаться…

Моя станция. Наваждение в глубине закрытых глаз не желает меня оставлять. Оно притягательно-сказочное. Именно так. Я стряхиваю его с ресниц, возвращаясь в реальный мир. Затем поднимаюсь и выхожу. Нельзя опаздывать на лекции в родной институт. Иначе (в том случае, если пустят в аудиторию) придётся вышагивать под аккомпанемент ехидных смешков однокурсников и однокурсниц. А косой взгляд преподавательницы – то ещё счастье. Не люблю быть в центре внимания – датчик вредного излучения просто зашкаливает. Душой компании меня не назовёшь…

Её звали Ольгой. Маленькая, большеглазая, с тонким птичьим носом, переломанным в трёх местах. Она была под завязку переполнена весёлыми шуточками и дурацкими старыми песенками, времён дружной пионерии. И в то же время производила впечатление человека, которого очень легко обидеть. Помню, когда я первый раз увидел её, в короткой кожаной куртке и кроссовках, шустро перебирающую ножками по талому снегу, мне… показалось, что для полноты образа ей не хватает двуручного меча в руке.

Странно, да? Маленькая девушка и двуручный меч…

Вот так… Я списал всё на своё чувство “подавленной романтики”. Помните этот термин Де Кампа?

Оля умела появляться из-за поворота, внезапно и неожиданно, сверкая глазками и очаровательной улыбкой, а затем так же внезапно исчезать. Этому тоже можно было найти обьяснение: одевалась она всегда не по сезону, а весенняя мартовская погода не располагала к неспешным романтическим прогулкам. “Я – привыкший к морозу северный олень!” – сообщила она мне как-то сквозь смех, в ответ на справедливую обеспокоенность её здоровьем. Девушка из странной старой сказки…

Я влюблялся не сразу, а постепенно, шаг за шагом. Может, это было своеобразной данью привычке – вусмерть “запасть” на кого-нибудь из однокурсниц. Сейчас я напоминаю себе дурака, который пишет слёзное, преисполенное откровений письмо в один из тех придурковатых молодёжных журналов. Да простит меня небо!

Она нравилась мне. Я долго пытался понять, нравлюсь ли я ей. Так обычно и бывает. Беззаботная ежедневная студенческая толкотня.

Мы ходили обедать в столовую, неподалёку от родного “коробка”. Самую настоящую столовую, в которой я вёл себя, словно пришелец. Никогда не понимал людей, выстраивающихся в огромную очередь, чтобы просто пожрать. До этого мои познания в общепите ограничивались засохшей пиццей и стаканом кофе в каком-нибудь “фаст-фуде”. А тут… впрочем, я до сих пор придерживаюсь компромисса, и обедаю в уютных кафе, где нибудь на берегу речки, с чудесным видом из окна.

Я понял, что влюбился, после того, как нарисовал её портрет. Это был действительно хороший портрет. Я выписал каждую чёрточку, каждый изгиб её тонкого носика, иронический прищур глаз и таинственную улыбку Моны Лизы. Наверное, это стоило сделать. Хотя бы для того, чтобы разобраться в собственных чувствах…

В тот год лето было дождливым, а осень быстро перешла в зиму, как сейчас, когда я пишу эти строчки. В начале октября яркий листопад вдруг сменился холодной снежной завесой, и город стал белым, словно старый седой медведь. А когда ветер унёс пелену тусклых облаков, яркое ослепляющее солнце отразилось в сугробах миллионами маленьких алмазных звёздочек.

В один из таких чудесных дней мы стояли на остановке и медленно замерзали.

- Хочу трамвай! Хочу трамвай! – приговаривала Ольга, ритмично притаптывая снег кроссовками.
- Мне больно на тебя смотреть, - процедил я сквозь зубы, уже отстукивающие мотивчик из “Лебединого озера”.
- Сам не лучше. Хотя, если так пойдёт дальше, я залезу к тебе под плащ! – при этих словах она стала похожа на хитрую рыжую лисичку.
- Ищешь, где можно комфортно перезимовать?
- Нашла. Срочно подвинься!

Я не стал возражать. Наверное, со стороны мы выглядели просто потрясающе – четвероногое двухголовое создание в рыжем пальто. Пожалуй, в цирк такого приняли бы без разговоров. Мы посмеялись немного, а потом я уткнулся носом в её пушистую русую шевелюру, и закрыл глаза…

…Белый ветер и бездонная ночь. Мягкие хлопья снега.
Холод лучше, чем одиночество, но и он бывает невыносим.
Снежинки падают монотонно, завораживающе, словно в сказке, и тают на моем лице, превращаясь в ледяные слёзы. Я поднимаю взгляд, пытаясь стать, хотя бы мысленно, одной из этих маленьких волшебных снежинок, но ветер усиливается, воздух становится густым и колючим, меняются краски и в лицо мне падает поток перьев, больших и маленьких, белых как мел, как кусочки мрамора, твёрдых и жестоких. И я лечу вместе с ветром, распевая песню на незнакомом языке, и мне больно и страшно, но полёт этот доставляет мне удовольствие, потому что позволяет забыть все. И тогда, в двух минутах от вечности, я открываю глаза…

- Не спи! Замёрзнешь! – бодрый голосок Оли выводит меня из странного оцепенения, - Похоже, трамвая нам сегодня не дождаться.
- Ну и ладно. Мне и так хорошо, - соврал я. Видение было неприятным. Будто я только что провалился в бездну, и мог остаться там навсегда, если бы не…
- Угу. Только в больнице, куда нас непременно увезут, моё синее чучелко придётся от твоего синего чучелка отрезать паяльной лампой. Пора шевелиться! Начинаем дурить!
- Отлично. Где будем дурить?
- По дороге с облаками. До метро пешком. Через парк, где Пушкин в ночной рубашке вышел на мороз, и превратился в статую, - Ольга захихикала, - Побежали?

И она проворно выскочила из моего пальто. Парк с Пушкиным был в двух кварталах от остановки. Спустя пару минут она уже задорно смеялась, и целилась в меня огромным снежком. Я увернулся, вражеский выстрел достался великому поэту. Когда тебе без малого двадцать, приятный идиотизм всегда поднимает настроение.

Снег был липким, качественным, звонко похрустывал в ладошках, и на смену огромным снежкам пришли гигантские, а затем…

- Посмотри, я вылепила грифона!

Я как раз приделывал снеговику внушительный бюст, намереваясь довести девушку до истерики. Моему творению было далеко до успеха силиконовй Памелы, боюсь, что даже дедушка Мороз не стал бы принимать виагру ради такого сомнительного удовольствия, но бабка получалась славная. А вот грифон… Никогда бы не подумал, что такое можно просто взять и вылепить

- Я сделала грифона из снега… и золота, - прошептала она удивленно, словно всё это получилось у неё ненарочно.

Я не чувствовал в её голосе ни радости, ни восторга, как будто она хотела превратить эти комья снега в большого белого слона, или ещё одного добродушного снеговика, на худой конец. И нечаянно, сам собой, у неё получился грифон – крылатый лев с гордой орлиной головой. Словно верный воин, призванный защищать сказочную принцессу.

Кажется, я даже дышать перестал, и было слышно, как тени перешёптываются за бронзовой статуей поэта. А потом я сделал первый шаг, и грифон стал меняться прямо у меня на глазах. Неровные комья превращались в гладкий прозрачный лёд, и я видел золотые глаза этого сказочного создания. Драгоценные блики скользили по волнующимся от порывов холодного ветра крыльям, когти царапали снежный наст, и шерсть лоснилась от золотой пыли. Он медленно опустил веки, слегка прищёлкнув клювом. А маленькая принцесса за его широкой спиной, сияющая, красивая, в расшитом жемчугом серебристо-голубом платье пыталась улыбнуться мне сквозь слёзы.

Мир стал другим, или я сумел увидеть что-то тайное, сокрытое до поры, до времени?

Слеза замерзала на губах. Ещё шаг…

Снег ударил мне в лицо, боль ледяным дыханием обожгла кожу, небо превернулось. Ольга сидела у меня на груди, и хлестала рукой по лицу, наотмашь.

- Не вздумай! Жив?
- Кажется, - прохрипел я. Вокруг валялись комья того, что было грифоном. Из носа текла кровь – красные крапинки на белом насте, - Что со мной было?

Оля прикусила губы, и отвела взгляд. Испуг на её лице сменился задумчивостью.

- Мне показалось, я видел.., - продолжил я, но она меня оборвала.
- Ничего не было. Ничего ты не видел, - с непонятной злостью процедила она, - Просто бухнулся в снег, и стал играть в дешёвого эпилептика, а заодно напугал меня до смерти.

Я растерянно моргнул. Затем набрал ладонь снега, и приложил к носу, чтобы остановить кровь. Голова разболелась не на шутку. Никогда ничем подобным не страдал.

- Можешь идти? – спросила Оля, - Не хочешь показаться врачу, победитель снежных чудовищ?

Я покачал головой. Яркое солнце по-прежнему слепило глаза, но теперь оно было не жёлтое, а золотое.

Сердце мое с тобой, прислушайся - это так.
Слова как пчелиный рой, в ожидании клевер и мак.
Последнее не назову, оно - затаившийся зверь,
ведь всё, что произнесу, будет жить.
Открывается дверь кладовой,
в глубинах стекла копит силу рубиновый сок
- это будущие слова, это пальцы, горло, висок,
и молчание - смешная цена
за безмерную магию снов
Сила их разбудит тебя.
Можешь это назвать Любовь.

Всегда любил стихи, написанные на партах в аудитории чьим-то неуверенным корявым почерком. Студенческое творчество на партах – это целый фольклор. Тут и матерные четверостишья, и рисунки, чаще всего перекачанных монстров или голых девушек, или тех и других в забавных позах. Иногда я натыкался на искренние, пронзительные стихи. Их авторство не подлежало идентификации, но они всегда появлялись к месту и ко времени.

В конце октября снег превратился в липкую чёрную жижу, которая с одинаковой лёгкостью затопила и небольшие уютные улочки с рядами близнецов-пятиэтажек, и оживлённые проспекты. Свой двадцатый день рожденья мне пришлось отмечать с пятидневным опозданием. Так было удобнее собрать всех друзей и подружек в тёплой институтской аудитории. Оля поздравила меня ещё утром, по телефону, и обещала явиться как раз к сладкому. На лекцию она не пришла, были какие-то срочные дела с участием родителей.

Когда стемнело, и часы на башенке за окном пробили шесть, на сердце у меня стало неспокойно.

- Кто-нибудь видел Олю?
- Час назад, около библиотеки, - отозвалась полненькая Иринка, - Она обещала появиться в полшестого.
- Опаздывает, - я постучал по часам на левой руке, - Библиотека закрывается в шесть. Пожалуй, сбегаю за ней.
- Только быстро, а то мы тут с голоду помрём!
- Не помрёте, - я натянуто улыбнулся, - Можете без меня чего-нибудь сожрать и выпить, если успеете. Не обижусь.
- Без тебя не начнём. Ты - самое подходящее украшение к Хэллоуину.
- Спасибо за комплимент. Пока я бегаю, следите, чтобы тёмные силы не похитили торт.
- Ура! Будет на кого свалить!
- Конечно-конечно, - проворчал я уже на полдороге к институтской библиотеке.

В другое время я с удовольствием поддержал бы их шуточки, но не сейчас. Сердце колотилось уже как-то не в такт, на душе было нехорошо, гнусно. Я старался не думать ни о чём, но возле закрытой библиотечной двери мне стало еще хуже.

Где она может быть?

…Ищи…
…Ты можешь…
…Слушай…Вдыхай воздух…Ищи…

Я не помню, как оказался в парке. Возможно, просто очень быстро бежал, не замечая ничего вокруг. А может просто появился там, как призрак.

Позже я убедил себя в том, что никуда и не уходил. Просто какая-то часть меня с клёкотом и воем вылетела в ночь через распахнутое окно, и понеслась к цели, а я вернулся в аудиторию, по дороге встретив Ольгу, и произнёс парочку дурацких тостов под весёлый хохот друзей.

Реальности больше не было, и ложь перепуталась с правдой.

Ничего не могу утверждать.

Я вылетел в ночь, и возник в злополучном парке, в том самом, где моя кровь смешалась со снегом, и золотой грифон пытался перекричать ветер. Сейчас там было темно, только одинокий фонарь освещал статую великого поэта, но мне больше не нужен был свет.

Ольга стояла в центре небольшой площадки, в своей потрёпанной кожаной курточке, а в её руке сверкал длинный и узкий клинок. То, что было мной, не удивилось – с самого начала всё должно было случиться именно так.

Они окружили её, ухмыляясь, осторожно пытаясь подобраться поближе: пять карликов с тёмными лицами, практически невидимые на фоне грязной жижи.

Они были крепкие и жилистые, и первый из них, к которому я подобрался сзади, издал удивленный всхлип, когда мои когти разовали пополам его плотную тушку. Фонтан огня вырвался из рта его товарища, опалив мои лапы, и я взмыл в воздух, чтобы перегруппироваться для атаки, в то время как…

…Я потягивал недорогое вино из кружки, и слушал очередной анекдот, а Оля сидела напротив, и загадочно улыбалась. Затем кто-то попытался отттаскать меня за уши, а часы за окошком пробили семь. И почему-то как раз в этот момент весёлая Иринка вытащила из-за спины подарок, завернутый в фиолетовую фольгу. Я развернул его, и обрадовался, потому что ничего не может быть приятнее, чем получилть на юбилей чёрную кружку со стильной надписью “Capuccino” и большую открытку с кучей автографов, а потом кто-то спросил у Ольги, где она умудрилась столько раз переломать себе нос, и она ответила, что слишком часто дралась в школе…

…И вытерла меч о рукав своей куртки, потому что как раз зацепила последнего из нападавших. Фонари мерцали, словно умирающие светлячки, а парк менялся на глазах. Скамейки растворялись в темноте, превращаясь в большие серые валуны. Статуя великого поэта изогнулась в немой конвульсии, и обзавелась богатой серебристой кроной, сплетаясь ветвями с парочкой возникших ниоткуда деревьев. Огни города стали маленькими, далекими, и наступила тишина.

- Чёрт, тебя ранили, - произнесла принцесса.

Я не мог с этим не согласиться. Прежде, чем я окончательно утратил способность мыслить, лазурная Луна подмигнула мне, и со смехом унеслась прочь по небосводу.

Небытие сменилось неудобством. Я не мог пошевелиться. Холод, исходящий от мраморного пола, пробирал до костей.

- Приветсвую тебя в моём доме, мой старый верный враг! – донёсся сверху чей-то строгий баритон. Я с трудом поднял голову, и увидел трон из червлёного серебра, на котором восседал его несомненный обладатель – высокий крепкий мужчина в чёрных одеждах. Его левое око пересекал шрам, вместо глазного яблока сиял большой изумруд.
- Извини, что мешаю тебе подняться, - он усмехнулся, - Вы, грифоны, чрезвычайно неуравновешенные создания. Знаешь, я рад, что не убил тебя, когда мог.

Человек встал, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние, и склонился надо мной. Я всё ещё пытался справиться с удерживающей меня невидимой силой, пока не осознал, что человек, всё ещё существующий во мне, вряд ли когда-нибудь сможет совладать с четырьмя лапами и парочкой дурацких крыльев. Всё, на что хватило моих сил – распахнуть клюв, и издать клёкот, совсем не похожий на обычный человеческий крик.

- Ты разучился говорить? – Король нахмурился, - Ты слишком долго обитал в том мире, куда сбежал со своими собратьями во время Войны. Говори!
- Я…да…кр-р-р...иак-к-х-х, - мои голосовые связки отказывались слушаться, - Я… не тот. Я… его сын. Отец состарился. Его нет. Давно.
- Значит, Золотой Грифон мёртв, - лицо Короля стало печальным, - Жаль.
- Где…она?
- Я бы на твоем месте беспокоился исключительно о себе. Твоя подружка в клетке.
- Отпусти её. Или я поклянусь в вечной мести тебе, и твоему роду, - кажется, я справился с непослушным птичьим языком.
- Не спеши с клятвами, малыш, - Король усмехнулся в усы, - Впрочем, я с удовольствием поиздеваюсь над парочкой влюблённых. К примеру, что ты будешь делать, если я вырву тебе глаза? Как ты будешь её защищать?
- Я буду слышать её голос, приятный и звонкий, как лесной ручей. Я узнаю его где угодно. Сквозь завывания ветра и шум городской толпы.
- Тогда я выжгу тебе уши.
- Я буду чувствовать запах её кожи, свежий, как первый снег в притихшем лесу. Я узнаю его даже в потоках горного ветра, и пойму, что это она.
- Твои ноздри изувечить – тоже не проблема.
- Я всё равно буду чувствовать прикосновение её рук, тонких и нежных, словно настоящий шелк, и если она возьмёт меня за руку, я не спутаю это ни с чем на земле.
- Я отниму у тебя и это. К тому же ты грифон. Какие ещё руки?
- В таком случае у меня останется всего лишь сердце, но и его будет достаточно, чтобы подсказать мне, где она сейчас. И я приду, чего бы мне это ни стоило.
- Вырвать у тебя сердце – тоже неплохой вариант.
- Это будет всего лишь смерть. Думаешь, я испугался?
- Нет. И это хорошо. Из тебя, малыш, выйдет отличный защитник для моей дочери…
- Дочери?

Король улыбнулся ещё раз.

- Это было проверкой, малыш. Возвращайся домой. Парень ты неплохой, а вот грифон из тебя паршивый. Да и человеком быть – гораздо приятнее. Ты же понимаешь, о чём я?

Я понимал. Поэтому вздохнул с облегчением.

Именно так всё и было. Если не здесь, не в этом мире, то по крайней мере в той далекой стране, куда человек еженощно уходит, опуская свою тяжёлую голову на подушку. Иногда мне кажется, что я прожил одновременно две жизни, а стало быть стал вдвое старше, чем есть.

Время шло. Ольга частенько пропускала занятия в институте, но со мной своими проблемами не делилась. О том, что она уезжает, мне сказали в деканате, когда было уже слишком поздно. Оля не стала прощаться. В один прекрасный день она просто исчезла, не оставив ни адреса, ни телефона. По этому поводу я обзавелся жуткой депрессией, которая со временем становилась все больше, беспокойство сменилось равнодушием и апатией к окружающему миру. Я уже и сам рад был забросить дурацкую учебу, но в этой сложной и увлекательной беготне на занудные лекции я вдруг своё обнаружил единственное утешение.

Через полтора месяца Ольга прислала мне письмо. Пять разноцветных марок, и четыре неразборчивые печати убедительно доказывали, что летело оно издалека. Обратного адреса, разумеется, не было.

“Если бы я не ушла, - писала принцесса, - сказка превратилась бы в тошнотворное приложение быта. Мечта, ставшая реальностью – это уже не мечта. Утро, вечер, завтрак, ужин… Может, так и надо – уткнуться носом в чьё-то теплое плечо, и понять, что в сказке нет ничего хорошего. Но мы оба слишком безумны, чтобы пожертвовать такой свободой.
Не бывает лощёных прекрасных принцев и принцесс. Влюблённым приходиться выбирать – либо остаться в памяти силуэтом из снов, несбывшейся мечтой, либо – быть рядом до самой смерти. Чем больше любишь – тем больнее этот последний вариант. Надо быть очень сильной, чтобы остаться рядом с тем, кого любишь.
Может быть, я неправа.
Но это испытание я с удовольствием запорола…”

Спустя четыре года я покинул институт, и больше не вспоминал ту маленькую голубоглазую девушку, чей портрет рисовал с таким трудом и усердием. Прошлое - миф, и жить им не стоит. А найти другой обьект для ухаживаний – не такая уж и проблема.

В один из холодных октябрьских дней я ехал в битком набитом автобусе на работу. Шёл снег – обычный, крупнокалиберный, заваливая улицы дурацким белым покрывалом. И сквозь кривое автобусное стекло я вдруг увидел Олю. В её короткой курточке и неизменных кроссовках, шустро перебирающую ножками по грязному промёрзшему асфальту.

Я ничего не сделал. Я не выскочил из автобуса. Не побежал за ней. Я просто стоял, и, строго по инструкции, держался за поручень.

Спорю, что каждый из вас сделал бы тоже самое – в нашем деловом мире не принято плевать в лицо неотложным делам ради собственных чувств. Тем более – пыльных и изношенных.

Я постарался забыть много из того, что могло случиться, но не случилось.

Может быть, даже себя, но знаете что?

Мне нравится такой расклад.

..Где-то далеко, среди обломков старой сказки, маленькая девушка и огромный золотой грифон шли по заснеженным холмам в сторону королевства Тарии.

Ведь мир – всего лишь сон.

А настоящая любовь вечна. Или почти вечна.

Разве это имеет значение, пока ты рядом с тем, кого любишь?

Они выглядели безумно счастливыми.