ГЛАВА 1

“Приговор суда обжалованию не подлежит”. И все. Купол стеклянной камеры бесшумно опустился, сомкнувшись в сферу вокруг меня. Медленно погас свет. Зал суда опустел, и робот-охранник повез меня, парализованного, в отделение предварительного заключения, к двум другим собратьям по несчастью. Я не знаю, кто они, да и не хочу знать.
Там мне ввели “ужин” и смесь анестетика с анаболиком, чтобы ночь не была слишком длинной, и обездвиженные мышцы не атрофировались. За неделю, проведенную в тюрьме, процедура стала привычной, но сомневаюсь, что их чертовы лекарства хоть сколько-нибудь облегчали страдания заключенных, лишенных возможности (хотя бы) двинуть пальцем в течение двадцати четырех часов.
Пространство каждой из трех сферических камер заполнено пустотой. Через два дня трое приговоренных за последнюю неделю живым грузом отправятся на Клио, чтобы отбывать там свои сроки. На мою долю выпал век.
Неделю назад я убил своего лучшего друга. А вместе с ним - еще семерых, заступивших дорогу. Убил потому, что иначе не мог.
Общество, где и кражи совершаются не часто, такого не прощает.
***
Наступает час паники. Она приходит ко мне каждую ночь и не отпускает до тех пор, пока не раздастся сигнал наступления утра и не зажжется свет.
Я чувствую ее приближение - сначала она порхает вокруг меня, тонким колокольчатым звоном едва касается барабанных перепонок, легкими, почти незаметными движениями задевает ресницы... Медленно и плавно это ощущение растекается по телу, и вскоре уже принимает осязаемые очертания. Я вижу ее блестящие черные губы и огромные влажные пальцы с круглыми подушечками, огромные пальцы, в которых я помещаюсь целиком, как тряпичная кукла. Ее руки обволакивают меня, словно сахарная глазурь, сладкая, почти приторная. И вот паника открывает глаза - овальные, нечеловеческие, хищные глаза, не дающие заснуть. И я – вот уже в который раз - смотрю в них, готовясь к тому, что ТАКИМИ будут все мои ночи в ближайшие сто лет.
Единственная мысль, помогающая мне раз за разом дожить до рассвета - мысль о том, что Марго, жива. Пусть даже ценой моей свободы. Смертельная болезнь отступила, хоть ты и сомневался, Павлик. И я твердо знаю - если бы мне еще раз пришлось убить тебя – и весь мир в придачу, чтобы успеть вовремя сделать Марго спасительный укол, я бы даже не задумался. Она проживет еще как минимум лет двести, а я - да разве это важно? Время отнимет у меня память и тогда я, возможно, смогу отпустить любовь; и тогда я, возможно, смогу пережить следующий век в одиночестве.
Забыть, забыть тебя, забыть, забыть… Господи, даруй мне прощение! Позволь мне не помнить…
Постепенно мысли сходят на нет, и мне уже кажется, что в следующий раз, когда я увижу тебя, Маргарита, любимые черты не найдут ничего иного кроме механического отражения в шизофренирующей сетчатке.

Пронзительная трель оповестила о наступлении нового дня. Вспыхнул нестерпимо яркий свет, ослепив троих заключенных, тем самым вырвав их из объятий безумия.

ГЛАВА 2

Перед отлетом мне разрешили свидание с Маргаритой. Каких-то жалких полчаса, да и те - по разные стороны замутненного стекла.
- Я уже знаю. Сто лет, - она произнесла это тихо, но голос ее разнесся эхом по длинному коридору свиданий, в котором, по счастью, никого, кроме нас не было.
- А про переписку тоже знаешь?
- Знаю, нельзя, - Маргарта опустила глаза. За последнюю неделю она постарела лет на десять. Возможно, сказалась болезнь, возможно...
Помолчав минуту, - резиновую минуту, в течение которой я наблюдал за дрожанием ее ресниц, едва сдерживая готовый сорваться с губ вой отчаяния, - она сказала:
- Сегодня мне отказали в гибернации.
У меня потемнело перед глазами. Единственным для нее способом безболезненно пережить ближайшие сто лет мы оба считали анабиоз. Других вариантов просто не было.
- Они сказали, - продолжала она, - это часть приговора. Значит, будем отбывать вместе.
- О чем ты говоришь?! Ты хоть понимаешь, сколько это? Когда я вернусь - если вообще вернусь - будет 2178 год... Впрочем, вполне вероятно, что и Земли уже к тому времени не будет, не то, что тебя.
Но Маргарита, видимо, не собиралась отказываться от этой идеи:
- Если не будет Земли, значит, переселимся на другую планету. Какая разница, где, главное, чтобы с тобой. Неужели ты не понимаешь, идиот?! - голос ее сорвался на фальцет.
- Тише, любимая, тише, я все понимаю, но... я ведь о тебе думаю! Сейчас тебе всего пятьдесят, у тебя даже нет детей! Подумай, к тому времени, когда я вернусь, ты успеешь уже внуков вырастить.
- Владик, я ждала тебя пятьдесят лет. Значит, подожду еще сто. А детей я хочу только от тебя.
Она смотрела на меня, как ребенок, - глазами, полными того, что, как крылья бабочки в летний день, дрожит на радужном цветике-семицветике. Глазами, полными любви.
- Возможно, мне бы сейчас лучше зареветь...
- Да, лучше бы ты ревела. И лучше бы умела молиться.
- Я умею. Если бы еще поверить в то, чему молишься, - она усмехнулась.
- Успокойся. Пройдет пара десятков лет, и ты все забудешь. Ты даже и не вспомнишь, - я знал, что так быть не может, но решил дать ей последний шанс - если не уверена, пусть откажется.
Она не отказалась.

Миллиарды кубов атмосферы позади - я вижу твое отражение в своих глазах. Это едва ли возможно, но проносящиеся в иллюминаторе звезды доказывают обратное. В отражении круглого окошка я вижу не себя, но - тебя. Значит, мы едины. Значит, ты тоже веришь. Что я вернусь к тебе через сто лет.

ГЛАВА 3

За время этой бесконечной не-вечности, меня только три раза выводили погулять – как собаку, обхватив шею тугим ошейником. Глупо, но они боялись, что я убегу. Хотя куда я мог убежать с планеты-тюрьмы?
Каждый раз после прогулки, человек в белом, с добрыми понимающими глазами, долго и обстоятельно говорил со мной. Они хотели убедиться, что я не сошел с ума. Сумасшедших здесь не держат. Переправляют куда-то в более курортные места, да и к чему их держать, свое они уже получили.
Цифры перед глазами медленно сменяются, если им верить, мне осталось ровно тридцать лет, семьдесят суток, шесть часов, семнадцать минут и двадцать три секунды. Главное сейчас не заснуть. В последние месяцы мне снится один и тот же сон. И я боюсь, что проснусь уже не я.
Ближе к утру я незаметно для себя погружаюсь в пространство мары.
Я стою в темной комнате, в длинном черном тоннеле, в конце которого - зарешеченное страхом и недоверием окно, темное окно, рваная дыра, кровоточащая рана, пульсирующее жерло. Вокруг очень темно, и мне нечем осветить себе путь. Но, думаю, если бы даже был фонарик или спички, вряд ли их света хватило бы, чтобы заставить темноту отступить хоть немного. Я понимаю, я знаю, что темнота не вокруг, а внутри меня. Будь у человека хоть миллион свечей в распоряжении, все равно ему не изгнать темноту из всех уголков своей души. Невозможное дело. Здесь темно и пусто. Пусто и больно. Я не вижу ничего - ни впереди, ни позади. Самая ужасная вечность - длиною в секунду. Когда секунда растягивается настолько, что превращается в вечность. Она отдается комариным звоном в ушах - так звенит напряжение ожидания. Она слышится рычанием пантеры за спиной, а каждый ее шаг отдается железным лязгом!
когтей по полу. Секундное ожидание прыжка - кажется, что она никогда не прыгнет. И ты уже молишь ее - прыгни, только поскорее, перегрызи мне глотку, только не мучай неопределенностью. Убей, но сделай это быстро. Или убивай медленно, но только начинай же скорее! Не заставляй себя ждать.
Я раздираю себе грудь - мне душно. Я рву себя, запрятанный где-то крик царапает горло. А в дверь уже стучится она. Вернее скребется: протяжно, настойчиво. Мои зрачки сужаются от нежелания видеть ее. Я не хочу, чтобы она входила, не хочу впускать ее в свой дом, в свою душу.
Сначала она вкрадчиво зовет: “Подойди поближе, подойди, не бойся!” Хочет обмануть меня, но я-то знаю: нельзя. Стараюсь не слушать, но липкий голос проникает все глубже и глубже. “Ну, давай же, давай, что тебе стоит!” Собрав все силы, с трудом удерживаюсь, чтобы не поддаться на ее провокации. “Открой!” Нет! Нет!! Убирайся, я не хочу тебя видеть!
Тогда она начинает трястись в бешеном припадке. Желая выломать дверь, бьется в нее всем своим существом. Я чувствую, у нее истерика. Она уже не зовет, не просит, не предлагает. Она просто верещит - мерзко и пронзительно. А главное, громко. Кажется, если она не заткнется, ее состояние передастся мне. Она не заткнется. А я даже не могу закрыть уши, чтобы не слышать ее диких воплей.
И тогда я кричу, захлебываясь в собственном безмолвии: “Господи, не дай мне прощения! Не дай сойти с ума!”
Я открываю глаза и вижу тебя, Маргарита. Я вернусь.

ГЛАВА 4

Третий день отпуска протекал, как всегда, в житейских хлопотах: вживить в стену недавно купленную репродукцию Миро, поменять цвет оконного фильтра, прополоть экологически чистые синтетические незабудки.
Вечерело. Маргарита, разогнула гудящую спину и оглядела фронт содеянного. Клумба окультурена, сорняки выдернуты, теперь, осталось собрать инструменты и все, можно отдохнуть.
Внезапно что-то кольнуло под сердцем. Необъяснимая тревога захлестнула волной и схлынула, унося румянец с щек. Бледная, растрепанная, она застыла на месте, не в силах пошевелиться.
Со стороны калитки послышались шаги. Медленно обернувшись, Маргарита, подслеповато сощурилась и, не сдержав болезненного стона, осела на землю.
Когда сознание вернулось, Маргарита поняла, что лежит на кровати, заботливо укрытая одеялом. Но она не спешила открыть глаза, в страхе оказаться не в той спасительной действительности, где по выщербленной дорожке садика к ней шел любимый и единственный, утраченный и обретенный вновь человек. Она медлила, и томление родило, казалось бы, давно выплаканные слезы. И они, щекоча, заструились по лицу.
“Не размыкать. Век. Если. Это. Только. Сон. Я умру”, - пронеслось в голове.
И вдруг шершавое тепло заскользило по щеке рукой, и родной голос из прошлого века прошептал:
- Не хнычь. Я вернулся, Марго. Даже раньше, чем ты думала.
И глаза, слепые от слез, распахнулись, чтобы вобрать в себя годы разлуки и смотреть, смотреть, смотреть.
Маргарита резко села и, прильнув к груди Влада, завыла. А он гладил ее по спине и повторял:
- Вот и все, милая, вот и все.

Утро застало их в постели уставших и счастливых. Влад курил, пуская колечки. “Забавно, за последние сто лет они избавили человечество от СПИДа, рака и проказы, но так и не смогли заставить людей бросить курить”, - думала Маргарита, обхватив ногами его ноги, время от времени бросая взгляд на любимого – вдруг исчезнет.
Влад бросил сигарету в мусороприемник и, повернувшись к ней, сказал:
- Давай улетим отсюда к черту на кулички.
- Зачем? У нас есть дом, я работаю. Ты, со временем, тоже найдешь работу. И наши дети будут счастливы.
- Как раз об этом я и говорю. Здесь наши дети, навсегда останутся детьми убийцы. Люди такого не забывают.
- Я не думаю. Да и захоти мы уехать, у нас просто нет денег, и…
- Деньги есть. Еще перед этим… Перед… Убийством… - слова давались ему с трудом, - я купил несколько акций и оставил их в камере хранения в космопорте. Вчера я проверил их. И, знаешь что?
- Что?
- Мы богачи! Хватит на домик, где-нибудь на краю света, и на первое время, пока не обустроимся. И неплохо хватит. Уедем отсюда, куда-нибудь, к черту на кулички. Что скажешь?
Маргарита улыбнулась, проводя рукой по седеющим волосам Владика:
- Я не для того ждала тебя почти семьдесят лет, чтобы теперь сказать нет…

Через два дня, межзвездный рейс навсегда уносил их из Солнечной системы. Крошечная песчинка – несколько бит информации о столь незначительном событии, вопреки здравому смыслу, отправилась не в Общественный Архив, а на самый верх юридической службы. По дороге она обросла комментариями, вчитавшись в которые, Верховный Судья Солнечной Империи удовлетворенно кивнул.

ГЛАВА 5

Пьяный врач мне сказал, тебя больше нет,
Пожарный выдал мен справку, что дом твой сгорел…
И.Кормильцев

Я сижу на крыше здания Общественного Архива и курю. Я выбираю, прыгнуть вниз или убить кого-нибудь, кого угодно. Лишь бы выместить на нем все эти годы ожидания, годы подступающего со всех сторон сумасшествия, годы без права на любовь.
Уже несколько дней я безрезультатно ищу тебя в чужом мире. Нашего уютного домика с садом и твоими любимыми незабудками больше нет, вместе со всем районом. Лишь огромный дикий развлекательный комплекс, где можно раствориться в удовольствиях и праздношатании, встретил меня там.
Все справки: из морга, из больниц и, вот теперь, из Архива, - едины в своем “нет”: не было, не существовало, не значится.
Я не в состоянии этого понять. Как же так? Неужели я все-таки сошел с ума, и ты - лишь частица моего безумия?
Им не обмануть меня. Я знаю, ты была. Сто лет не срок для любви. Если ты разлюбила меня – ты бы не стала прятать глаза, менять имя. Ты бы сказала.
Я делаю шаг навстречу краю. Я выбрал. Никто не может расплачиваться за МОЮ любовь. Второй шаг. Ветер обдувает осунувшееся лицо, стирает морщины и боль. Солнце зализывает рану сентябрьской лаской. Прости меня, Маргарита.
И плевать я хотел на общественное спокойствие!
Медленно заношу ногу над пропастью.

ГЛАВА 6

- Не смей! – взрывается позади меня. От неожиданности я теряю равновесие и начинаю падать в приветливо распахнутую бездну, успевая подумать: “Марго!”.
Смешно машу руками и осознаю – устоял. Оборачиваюсь…
Ты бежишь ко мне, задыхающаяся и перепуганная до чертиков. Делаю шаг навстречу. Сделать второй уже легче. Третий, четвертый… Я бегу.
Мы сталкиваемся в пяти метрах от края крыши и падаем, будто снятые снайперским выстрелом, и умираем, истекая нежностью. Текут мгновения, года и сроки. Для нас не существует ни времени, ни расстояний, нет мира. Есть только мы.
- Марго, Марго, Марго, - как безумный, я повторяю твое имя, покрывая поцелуями смеющиеся глаза и уши, мокрые от слез.
- Наконец-то, Владик, наконец-то, хороший… Теперь все будет по другому, веришь, теперь все будет хорошо. Я успела, успела, я не опоздала…, - ты все говоришь и говоришь, а я не могу насмотреться на любимое лицо, почти не изменившееся за прошедший век.
- Где ты была? – я вспоминаю вопрос, мучавший меня несколько минут назад. - Я перерыл все базы данных, все архивы – нигде нет даже твоего имени. Как будто тебя и не было вовсе…
- Тихо, тихо, успокойся, - ты подносишь свои пальчики – розовые пальчики тридцатилетней девчонки – к моим губам. Все хорошо. Главное, я успела тебя найти.
Через полчала мы сидим на шестьдесят первом этаже ресторана “У Гаврюши”. Ты только что вернулась из дамской комнаты и я – в который уже раз – удивляюсь, насколько же восхитительно ты выглядишь. Такая же, какой я тебя оставил сто лет назад. Опьяненный счастьем, не могу оторваться.
- Послушай, - будто в полудреме, я слышу свой голос откуда-то издалека, - расскажи мне еще раз, как такое могло случиться.
- Понимаешь, я сама толком не знаю. Единственное, что мне удалось выяснить, это то, что Верховный Суд принял решение убрать меня. У них новая программа, согласно которой у бывших заключенных не должно быть семей после освобождения. А еще, та вакцина, из-за которой все и случилось, - Марго запнулась, - в общем, врачи провели обследование, у меня в генах какие-то мутации. Так, для здоровья неопасно, но потомство может быть… короче, не таким, как все. Они сказали, с измененной биологией. А еще мне сказали, что ты сошел с ума и не вернешься. Это чтобы я не ждала. На самом деле, я здесь, как бы это… инкогнито. Они думают, я все еще там, куда они меня сослали. А данные были удалены из архивов, чтобы ты не смог меня найти. Видишь, как все просто.
- Подонки.
От бессильной злобы у меня кончились все слова.
- Ничего. Главное, мы их перехитрили, - Марго улыбнулась.
- Что же нам теперь делать? Оставаться здесь нельзя – рано или поздно нас вычислят, и тогда все, конец.
- Да, оставаться нельзя. Есть другой выход. Еще перед… убийством… - я вижу, с каким трудом даются тебе эти слова, - в общем, я купила несколько акций. И, знаешь что?
- Что?
- Мы богачи! Хватит на домик, где-нибудь на краю света, и на первое время, пока не обустроимся. И неплохо хватит. Уедем отсюда, куда-нибудь, к черту на кулички! Что скажешь?

ЭПИЛОГ

Два положительных рапорта на столе. С двух вверенных моим заботам планет. Дело закрыто. Чисто и гуманно. Нашим предкам было бы проще – пара пулевых отверстий, “глухарь”. Но мы не убиваем. Убийство – это эмоция.
Я устало откидываюсь на спинку судейского кресла.
Эмоции разрушают общество. А любовь…