"Под каштаном" было безлюдно. Из динамика телевизора сочился джаз - любимая музыка товарища Леона, квинтэссенция свободы, искусство высшей импровизации, недоступное унтерчеловекам с других миров. Экран горел ровным серым светом - с тех пор, как агенты Целого-Ламы подорвали энергостанцию телебашни, телевидение передавало в эфир одну лишь пустоту. И в этом, подумал Гай хмуро, есть наша вина.
Моя. Наша.
Он расправил плечи, и ткань рубашки протестующе заскрипела.
Все-таки глупо считать, что там, за спиной, растут крылья. На самом деле людям летать не дано. И правильно. Полет нам чужд... чужд.
Пьяные мысли. Запах джина - куда ни кинь взгляд - отвратителен.
Гай сидел в своем углу и смотрел на пустой стакан. То ли он гипнотизировал стекло, то ли наоборот - плясавшие в гранях блики солнечного света завораживали его, напоминая о чем-то несбывшемся... или несбыточном? Словно кто-то танцевал в этих бликах древний танец "самба", смеялся, пел... о нем.
Он схватил бутылку, налил стакан почти до краев, выпил залпом; внутри все перевернулось, заставляя забыть о бликах и о песнях былых времен. Теперь все по-другому, друзья мои.
Гай поднял глаза на портрет Большого Брата.
Да, согласился он с подписью внизу, это и вправду "символ извечной победы Добра над Злом". Мы живем в лучшем и гуманнейшем из миров. Само собой.
Все началось с ее странного имени. Девушку звали Эппь. На Техеге ей должны были сказать о том, что жителям Бездны Нордической, носившим старинные, "готические" имена вроде Атауальфа или Рудольфины, пришедший из неизвестного языка набор звуков кажется нелепым, даже смешным. Наверное, славянская фамилия Эппь заставляла офицеров Бездны пристально вглядываться в черты ее лица - хотя ее просто не пустили бы в Бездну, не указывай отметки в ее генетической метрике на отсутствие хромосом, характерных для низших народов. Впрочем, иногда генетики ошибаются, потому-то патриот и использует подчас главное свое оружие - взгляд, которого испугается любой унтерчеловек. По крайней мере, именно так поступал герой книг Эрика Орвилля с агентами поганых социалистов; а не верить гению Бездны, понятно, невозможно.
- Привет, - сказала она тогда, в книжной лавке. - Меня зовут Эппь.
- Эппь?..
- Эппь Крестовская.
- Эппь Крестовская, - протянул Гай, проклиная предательское сомнение в голосе. Короткие белые волосы, непривычные солнечные очки, простая спортивная куртка... - Очень приятно познакомиться... Гай Атадальберт Минускул, третий секретарь консула Симбио.
- А я подумала, что вы атлет. Судя по телосложению...
Стакан опять был пуст. Осенний рассвет преобразовывал сумрак в повсеместную туманную серость. Внезапно в "Под каштаном" погас свет.
Никакой разницы. Мне все равно.
Все все все все - равно.

Они уже знали друг о друге многое, они уже перешли на "ты". Эппь говорила на нордическом диалекте так, словно выросла в Бездне, но это было не столь уж и важно - они почти понимали друг друга с полуслова.
Она работала временным торговым атташе посольства Техеге и жила в роскошной гостинице "Метрополь", охраняемой отборным взводом столичной милиции. Встречи, которые с какого-то момента логичнее было именовать свиданиями, происходили в гостиничном баре, где всегда играл тихий, ненавязчивый джаз.
Часто они спорили - абсолютно беззлобно, пробуя наощупь чужое мировоззрение, почти развлекаясь и никогда не ссорясь.
- Ваши новости смотреть невозможно, - сказала она. - Пропаганда величия Большого Брата выходит за все разумные пределы...
- Он действительно очень хороший человек, - сказал он.
- Я не спорю, очень может быть... Но если бы кто-то прошелся по пленке с ножницами и убрал его лицо из половины сюжетов, я бы это только приветствовала.
- Ты говоришь о культурном терроризме, - возразил он. - Препятствовать распространению информации преступно. Таковы принципы демократии.
- Любой информации?
- Любой.
- А заведомо ложной?
- Ты считаешь, что мы неспособны отличить ложь от правды?
Она вздохнула.
- В Бездне славянские гены считаются признаком унтерчеловека, ведь так?
- Да, - кивнул Гай. - Это доказано генетиками. Очень давно, еще на заре освоения космоса. Я, увы, в этих вещах не разбираюсь, но в школе нам объясняли все... довольно подробно. Это расовая теория - ее ведь исповедуют и на Техеге, не так ли?
- Понятно... - отозвалась она.
- Я не понимаю культурных террористов, - продолжал Гай. - Ведение войны против свободы... насильственная цензура... это не укладывается у меня в голове.
- Культурный террорист Бездны номер один - Целый-Лама, да?
Он точно помнил: Эппь произнесла это имя, чуть исказив его звучание. Либо она намеренно сымитировала акцент - либо просто не знала, как правильно выговорить непривычные звуки.
Щелкнуть ногтем по грани стакана. Тишина.
Большой Брат смотрел на серый туман и хранил молчание.

В другой раз Гай услышал ересь куда большую. В ответ на его шутливое и отчасти провокационное замечание - разве свободная, не ограничиваемая ни генетическим комитетом, ни стражами морали любовь на мирах Техеге может сделать кого-то счастливым?.. - она посмотрела на него и сказала серьезно:
- Главное - это взлететь. Ничто не может уничтожить любовь.
Гай не знал, что сказать. Она почему-то улыбалась ему... почему?
Под портретом товарища Леона, играющего в шахматы (белыми, всегда белыми фигурами; черные никогда не выигрывают; не в этом ли заключен "символ извечной победы Добра над Злом"?), они сидели и смотрели друг другу в глаза. А потом Эппь запела.
Ее родной язык не показался Гаю чуждым. Он готов был нырнуть в море звуков и раствориться в его волнах, продолжая следить за отражением ее лица в отражении своих глаз в ее глазах. Такого с ним еще не случалось. Он даже готов был испугаться - но не испугался. Странно. Ему было так тепло и уютно в ее бесконечности...
Дальше он вспоминать не мог - или не хотел - или не умел - или просто боялся боли - или себя - неважно, уже неважно... Тот день, и вечер, и ночь, и утро - везде свои краски, всюду свои мелодии, разноцветные, как стая волшебных мотыльков на картине в ее номере в гостинице. И еще неделя. И два дня впридачу. До того момента, когда, пряча за широкой спиной букет ее любимых ромашек, он проскользнул внутрь комнаты - и увидел человека в белом плаще с удивительно знакомыми чертами лица, сидящего на неубранной, хранящей следы ее тела кровати.
- Здравствуйте, - пробормотал тогда Гай, от неожиданности выронив несколько ромашек на ковер. - А где фрау Крестовская?..
- Вы ее любите? - спросил человек.
Возможно, от того, что вопрос был задан в лоб, Гай не удержался и судорожно кивнул.
- Пойдемте вниз, - предложил человек в белом плаще. - Меня зовут...
- Вы - Орвилль, - перебил его Гай. - Писатель. Эрик Орвилль, разве нет?
Человек отрывисто кивнул. Он был мрачнее грозовой тучи.

В баре было темно и пусто; никого, даже бармена, - только Гай и сумрачный писатель, так и не освободившийся от своего белого плаща.
- Представьте себе, что это - испытание, - повторил Орвилль. - Тест на верность принципам демократии. Вы должны ее разлюбить. Да вы и не любите ее, потому что реальная она - вовсе не та, кем старается казаться. Не та, за кого себя выдает. Я все понимаю: это будет больно, почти невозможно. У вас словно вырвут сердце из груди. Но так надо - поверьте мне; потом вам станет много легче.
- Отказываюсь вас понимать, - сказал Гай, воздвигая соломенные крепости, готовые рухнуть при первом дуновении ветра.
- Герр Минускул, представьте себе, что об этом вас просит Большой Брат...
- Я не могу ее разлюбить, - возразил Гай, пытаясь справиться с дрожью в руках. - За что я могу?..
- Я скажу вам. Она - агент миров Техеге, - объяснил Орвилль, размешивая в кофе несуществующий сахар. - Она служит поганым социалистам, завоевавшим соседние звездные системы при помощи гипноза, наркотиков и сперанто... Специализируется на промышленном шпионаже. Кроме того, она - правая рука культурного террориста Целого-Ламы. Этого недостаточно?
- Это какой-то бред, - сказал Гай, поняв, что, не скажи он то, что думает, сейчас, иной возможности у него не будет. - Я вас просто не понимаю... Я не хочу ставить под сомнение... - (Говори же!) - Ведь не кто иной, как вы, именно вы, Эрик Орвилль, написали книгу "4189" - альтернативную историю нашей планеты, стенающей под пятой диктатора... Ваша самая первая книга, ваш шедевр - о бесчеловечности Системы с большой буквы, способной измыслить все, что угодно, чтобы убедить человека в том, что некто виновен... И вы говорите мне о том, что Эппь сотрудничает с нашими врагами - без суда, без доказательств...
- Да, я - борец с социализмом, - сказал Орвилль. - Мне не по душе одинаковость чувств и унифицированность бытия. Я не могу смириться со сперанто - искусственным языком, сужающим горизонты мысли. Именно поэтому, герр Минускул, я работаю на контрразведку Бездны.
Что-то внутри Гая сработало прежде, чем он успел сообразить, о чем говорит Орвилль: желудок свело, по спине побежали мурашки.
- Вы работаете на контрразведку?..
Орвилль пожал плечами.
- Не вижу причин это скрывать. Помните "дело писателей"?
Гай обреченно кивнул.
- Мое первое дело. Меня завербовали после того, как Большой Брат прочитал и одобрил "4189". Видимо, мы с товарищем Леоном - единомышленники в части неприятия поганого социализма. Однажды мне позвонили и предложили составить список коллег, симпатизирующих нашим врагам.
- Вы согласились...
- Я согласился.
- И что теперь?..
- Я просто попрошу вас проехать со мной, - сказал Орвилль.
- Вы оденете на меня наручники? - спросил Гай, глядя в его мрачные глаза.
- Бог с вами, герр Минускул. Вы - честный гражданин Бездны. Вы же не виноваты в том, что... полюбили.

Он все еще надеялся, что его разыграли. Вотще, разумеется.
Это какое-то испытание, да?
Никто не ответил.
Испытание?.. Скажите...
Надежда в его голосе плавилась и уходила в песок отчаяния.
У любого стакана есть дно, подумал он. У любого океана есть дно. У Бездны...
Кто в силах одолеть бездну?
Что может ее наполнить?

- Подпись. Ваша подпись.
Гай покачал головой.
- Подпишите показания.
- Нет.
- Мы не можем заставить вас, герр Минускул. Мы - противники насилия. Мы только просим вас...
- Нет.
- Вы не любите ее.
Гай вскинул голову, почувствовав на щеке жар пощечины.
- Вы не имеете права так говорить со мной! - крикнул он.
- Она - шпион, понимаете вы или нет? Своим бездействием вы губите ее.
- Объясните...
Большой Брат кивнул - медленно, будто случилось нечто важное.
- Спасибо за то, что дали мне шанс, - сказал он. - Все очень просто. Мы зависим от миров Техеге - наша экономика привязана к их нефти, прежде всего. Портить отношения с Техеге мы не будем при всем желании. Подданных этих систем, уличенных в преступлении против Бездны, мы высылаем за пределы нашего мира... Высылаем навечно.
- Навечно, - согласно повторил Гай.
- Именно так. Боюсь, вы никогда ее больше не увидите. И вам, судя по тому, что я вижу, будет очень больно - ведь вы любите ее?..
Гай промолчал.
- Любовь - коварное чувство, - пробормотал Большой Брат, сминая сигарету и бросая ее в хрустальную пепельницу. - Оказывается, можно полюбить и приспешницу поганых социалистов... Да, я не закончил свою мысль. Пока у нас отсутствуют какие-либо доказательства того, что ваша Эппь Крестовская служит Техеге. То есть, - он успокаивающе поднял руку, и Гай узрел прямо перед собой его покрытую ровной сеткой линий ладонь, - прямые доказательства. Косвенных - полным полно, так сказать, больше, чем нужно... Гораздо хуже, если суд признает ее виновной в пособничестве Целому-Ламе. Культурных террористов по нашим законам ожидает только одно - Наркотик Любви.
- Смерть, - сказал Гай, словно его внутреннее "я" было лишь эхом мыслей и слов мудрого товарища Леона.
- Боюсь, что так, - печально сказал Большой Брат. - И я ничего не смогу поделать. Потому я и прошу вас подписать... Отречение всегда болезненно, но то, что является болью для одних, - спасение для других.
- Я хочу прочитать свои показания, - сказал Гай.
- Безусловно, - Большой Брат достал из ящика стола тонкую пачку листов, на каждом из которых расселись тьмы черных букв. - Это ваше право, герр Минускул. Я оставлю вас. Вот ручка... расписываться необходимо на каждом листе.
Гай взял лист сверху и вгляделся в текст.
- Вы понимаете, конечно, что мы делаем это из любви, - сказал вдруг Большой Брат. - Любви к вам... ко всем вам.
Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...

Последнее движение - полукруг, резко влево, чуть вниз, отрыв, рядом - широкий зигзаг: раз, два, три, четыре линии. GM - просто, как все простое. Он упал в бездонную глубь, в глубь Бездны - и понял, что больше не увидит ее никогда.

Золотой прямоугольник на полу бил по глазам.

Никогда?..

Но он видел ее, сотканную из света, плывущую по спокойному морю памяти, слышал ее волшебный голос - и плакал.
Ничто, ничто, ничто не уничтожит любовь...
"Даже предательство?.." - спросил он.
Ничто, ничто, ничто не погасит твой внутренний свет...
"Даже смерть?.."
Она танцевала в бликах света на гранях стакана. Она была везде.
...Главное - это взлететь.
Он встал из-за стойки и пожал руку Орвиллю, который вполне мог сидеть сейчас рядом. Орвилль посмотрел бы на него печально и недоуменно. Но свет был вокруг Гая, и теперь он понимал этого мрачного, погруженного в свою правоту, пораженного однажды открывшейся ему беспросветностью писателя. Он простил.
Она танцевала светлый танец и пела - ему, о нем. Гай посмотрел на экран телевизора, из которого лился ее чистый, звонкий голос. Ничто не замутит мне свет, сказал он себе; ни джин, ни предательство, ни смерть. Ничто не заставит меня вернуться в раз испытанную тьму.
Может быть, для этого я и погружался в ночь - чтобы понять?..
С ее благословения он простил себя. Может быть, он бредил, может быть; ему было все равно, потому что в конечном счете все держится на вере - и твой мир, и ты сам; все, кроме одного - твоей любви.
Гай заплакал. Скрытыми в тумане иероглифами сквозь слезы проступили слова "Символ извечной победы Добра над Злом" - подпись под портретом Леона. Товарищ Леон отвлекся от шахмат и тоже смотрел на свет.
...А на главной площади памяти, кружась в блестках света, она пела, и пела, и пела...

...Пьяный мачо
Лечит меня и плачет
Оттого, что знает,
Как хорошо бывает...

А после - вечное солнце, сказала она.

И - да, теперь он любил Большого Брата.