И был вечер, и было утро. День неведомый по непонятному летоисчислению.
Я проснулся, мучаясь головной болью.
- Пить нужно меньше, нужно меньше пить, - мантру пришлось повторить пятнадцать раз, что говорило о тяжелейшем похмелье. Но что вы хотите, если сегодня наступал Конец Света. Да-да, именно сегодня. Такой это был день. Неведомый по счету от начала, но – последний. Или первый от конца. Когда-нибудь потомки, если они будут, конечно, начнут говорить – это событие произошло за два года до Конца Света. И сегодняшний день станет точкой отсчета из будущего в прошлое. Обратное, впрочем, тоже верно.
По многолетней привычке я постарался вспомнить свой сон. Да уж… Опять мне снились ангелы. Семь ангелов, собирающихся разрушить землю. Они летали, размахивали мечами, дрались, гнусно подмигивали. В общем, вели себя с максимальным непотребством. И что мне снится такая чушь?
Я поднялся, стараясь нести больную голову как можно аккуратнее. И тут в комнату вошла жена.
- Ты уже проснулся, дорогой?
Кто б знал, как я ненавидел эту ее манеру! Эти сюсюкающие губы, эти пухлые ручки, всегда сложенные поверх кружевного фартучка… Она – знала. И поэтому сюсюкала еще активнее, вытягивая губы трубочкой, словно заклинала змею. Да если бы не Конец Света, я бы давно развелся. Но так – не было смысла возиться.
Вокруг что-то изменялось, комната колыхалась, словно никак не могла принять определенную устоявшуюся форму. На кружевном фартучке жены появились серебряные колокольчики, которые тут же начали вызванивать бравурный марш, немедленно перешедший в тихий шелест струнного квартета.
- Что это такое?
- Наверное, зацепились за край облака неопределенных явлений неопознанной классификации, - жена махнула рукой, и это взмах отрастил крылья, уронил подушечное перо и вылетел в распахнувшуюся синь стеклянной крыши.
Перо залезло под ухо постели, и еловые стволы, окружающие последний пост цивилизации, пожухли горящим картоном, выталкивая его из-под одеяла.
- Я взглянул, и вот, конь белый, а на нем всадник, имеющий лук… - я растерянно потер лоб, не понимая собственной фразы.
- А, я поняла, дорогой, - жена нежно взъерошила его волосы и подала нечто, напоминающее римскую тогу, только отвратительного желтого цвета, усыпанную малиновыми незабудками. Эти малиновые будки переливались всеми оттенками травяных цветов, мельтеша в глазах солнечными зайчиками.
- Раз поняла, то объясни, - я увидел, как кровать начала растворяться, колеблясь в жарких воздушных струях.
- Ты опять не прочитал свою похмельную мантру до конца! - жена улыбнулась, улыбка тут же превратилась в голодный оскал, и щелкнула окровавленными клыками. Я потряс головой, и лицо жены опять стало нормальным. Если, конечно, можно считать нормальным лицо женщины, у которой вместо волос – бахрома змеиных голов. Но это было уже не так страшно, какой-то миф о женщине с волосами-змеями всплыл в памяти, уверяя, что все это уже было, и бояться нечего. Только нельзя было смотреть в глаза, это я помнил точно. Нужно было взять в руки зеркало. Я снял зеркальную дверцу шкафа, вставил ее в раму с мелкими шипами по краям, и показал жене.
- Спасибо, дорогой, - она поправила рассыпавшиеся по плечам сухие стебли чернобыльника и вздохнула. – Эти неопределенности становятся все утомительнее, не так ли?
Я ничего не ответил. Второй ангел, на рыжем коне, прогарцевал по комнате, раскланиваясь, как будущий победитель. Сон опять насмешливо затанцевал, пробираясь в зеркальную дверцу и оставляя обрывки ангельских крыльев на шипах рамы.
- Пойдем завтракать, - жена открыла дверь и провалилась в клубящиеся зыбучие пески. Зыбь облизнулась, показала серый язык из высохшей пемзы и выплюнула морского ежа, немедленно уползшего под тумбочку, сердито стуча лапками.
- Тьфу на вас! – я сплюнул и утер рот рукавом халата, оцарапавшись о маленькие будочные крыши.
Комната недоуменно мигнула и замерла, квадратная и надежная. Цветовые пятна на обоях еще немного поплавали, протестуя и не желая окончательности формы, но успокоились и сложились в букетики роз, перевитых ленточками. Кровать вернулась на место, а зеркальная дверца укоризненно взглянула со своего места в шкафу, и тут же сосредоточенно принялась отражать комнату.
- Так-то лучше, - я вышел из спальни и прошел на кухню. Никаких катаклизмов не наблюдалось. Жены, впрочем, тоже. Я задумался – можно ли отнести к катаклизмам отсутствие жены? Или ее присутствие, если бы она была? В духовке лежал жареный цыпленок, беспомощно выставив худенькие крылышки. Я оторвал крылышко, которое сухо хрустнуло в пальцах.
- Опять пережарила, - проворчал я и решил, что к категории катаклизмов все же относилось именно присутствие жены.
- Ах, дорогой! – жена немедленно возникла на пороге кухни, поправляя кружевной фартучек с колокольчиками. Колокольчики резко звенели и шевелили колючими лепестками. – Надеюсь, тебе понравился завтрак?
- М-м-м… - ответил я, пытаясь проглотить пересушенного цыпленка. Цыпленок сопротивлялся, растопыривая тощие синие ножки, и щекотал перьями нёбо. Небо разверзло хляби и пролилось дождем прямо в мойку, полную грязной посуды.
- Скоро придет мама, - радостно сообщила жена, выливая в миску пакет муки. – Я хочу приготовить пирог. Мы должны быть вместе в такой день. Всей семьей. Правда?
Я замучено кивнул, выплевывая цыпленка в мусорное ведро. Цыпленок расправил уцелевшее крылышко и недовольно заквохтал. Квочка снесла яичко и положила его на край печи.
- Хорошее яичко! – затянула она. – Левое! Золотое! Не простое! Эх, народ, раззудись рука, расчешись нога! Налетай! Кто не с нами, тот против нас! Кто за правосторонность яичек – тот правша! Кто любит левые, тот просто дурак! Покупай, подешевело, вчера за три, сегодня за пять!
Я пнул курицу, и та клюнула меня в ногу.
- Левой! Левой! Левой, идиоты, я сказал! – сержант постукивал грязным сапогом по линолеуму и орал во все горло команды. – Гальюны драить будете!
Гальюны расселись рядком на паркетных шашечках и распушили хвостики. Они ожидали, когда же их начнут драить. Это было именно то, что гальюны любили больше всего, но реже всего получали. Обычно им говорили: “Кыш, проклятые!” и вызывали санэпидемстанцию. А уж дюжие ребята в белых халатах с радостью опрыскивали беспомощных гальюнов розовым маслом и поджигали на алтаре Гиппократа.
- Бред, - сказал я, плюнув в сторону сержанта. Сержант, однако, не растворился, а всего лишь растер плевок ногой, оставив на линолеуме грязную полосу, расцвеченную разноцветной шерсткой гальюнов.
- Бред бери! Бред бери! Свеженький! С пылу, с жару, только что бегал, был убит, ощипан и зажарен! – незнакомый мужик в телогрейке уселся на плите и поправил завалившееся ухо ушанки. Ухо вставало торчком и нервно принюхивалось, морща заячью губу.
- У тебя, конечно, лучший бред из всех бредов, которые стоит брать, - саркастически заметило ухо. – Но не изволишь ли ты обратить внимание, что сидишь на горящей конфорке?
Мужик обратил внимание на дымящиеся ватные штаны.
- Да не волнуйся ты так, - почесал он ухо за ухом. – У меня там асбестовая прокладка.
Бес из прокладки выскользнул и нырнул в фиолетовый огонь. Он нежился и радостно ухал, растирая мохнатую спину мочалкой. Мужику стало неуютно. Без беса штаны перестали быть огнеупорными. Упор тоже решил отделиться и устроился около сковородки, пытаясь очаровать ее рассказами о своих похождениях в прошлой жизни.
Конь вороной, несущий всадника, ударил копытом посреди кухни, и фонтан взметнулся к потолку, смывая побелку.
- Опять канализацию прорвало, - жена бросилась затыкать дыру. Она вырвала у беса мочалку и сунула ее в фонтан. Фонтан иссяк, решив отдохнуть до лучших времен.
И конь бледный, с костлявым всадником на спине, стал рядом с вороным.
На кухне становилось тесно. Гальюны, возбужденно попискивая, забрались под стол и глодали там не успевшего убежать цыпленка. У них наступил период спаривания, и они разбивались на пары, собираясь устроить соревнование по перетягиванию единственного куриного крылышка.
- Левой! Левой! – продолжал командовать сержант, злобно глядя на восемь конских ног. – Правой! Тьфу, левой! Левой, я сказал!
- А не хочу… - заявила квочка, засовывая непростое яичко под крыло. – И вообще я родилась на улице с правосторонним движением. И сердце у меня посередине груди. А сама грудь какая аппетитная, ты только глянь, милок, такого ты еще не видел!
- Неплохо, конечно, - сержант небрежно пощупал квочкину грудь. – Но почему только одна? Я помню, что должно быть две.
- Мутация, - объяснила квочка. – Главное – правильно приготовить.
Сержант согласно кивнул и зашарил толстыми пальцами под квочкиными перьями. Шары отскочили от пальцев, выбили из-под крыла яичко, которое упало и не разбилось.
- Дед бил-бил, не разбил… - задумчиво сказал он, толкая яичко под стол к гальюнам. Раздался треск скорлупы. Гальюны честно пытались взломать яичко, оно сопротивлялось, зачитывая декларацию о правах левых яиц с центристским уклоном.
- Ну сделай же ты что-нибудь! – закричала жена, которой надоело сидеть на мочалке, затыкающей фонтан.
Я напрягся, пытаясь сделать что-нибудь. Но так как “что-нибудь” было понятием из другой реальности неопределенности, ничего не получилось. Тогда я вспомнил, что никогда не был женат.
- Кошмар холостяка, - сообразил я, выметая из кухни жену, мочалку, беса, яичко, сержанта и квочку. Потом подумал и выбросил мужика в телогрейке вместе с плитой. Жареный цыпленок жалобно топорщил перышки за мусорным ведром, понимая, что на этот раз так просто ему не уйти.
Очистив кухню, я присел отдохнуть. Кошмар кошмаром, но происходило действительно что-то в высшей степени нелепое и несообразное.
- Подумай как следует, - сказал костлявый всадник, толкая каблуком бок бледного коня.
- А ведь Конец Света действительно наступает, - напомнил всадник на вороном коне, раскачивая безмен с привязанным к нему мешком зерна.
- Точно-точно, - закивал всадник на рыжем коне, размахивая режущим воздух мечом.
- Без сомнения, - подтвердил всадник белого коня, накладывая на тетиву стрелу и целясь в кукушку, пискнувшую из часового домика.
- Значит, все умрут, - пожал я плечами, смахивая всадников тряпкой в мусорное ведро. Цыпленок все еще дрожал, ожидая, когда о нем вспомнят.
- Будет глад, хлад, землетрясение, и луна сойдет на землю, - мрачно проповедовал кто-то из всадников. Но из мусорного ведра никто не вылезал. Цыпленок устал дрожать и уснул. И снился ему куриный рай, и множество проса, рассыпанного среди звезд, и мама-курица, нежно отбрасывающая лапой комки земли и выуживающая оттуда толстого червяка…
- Ну и будет, - я пожал плечами и накрыл ведро крышкой. Стало тихо. Только тикали часы, отмеряя ломтики времени, нарезая их и раскладывая на тарелки.
Мне стало скучно. Только что вокруг кипела жизнь, а теперь – пустота и запустение. Даже жареный цыпленок сбежал в свой сон и теперь клевал червяка, пытающегося зарыться обратно в землю.
Я заглянул под стол, надеясь, что там остался хоть один гальюн. Но нет, и там было пусто, только несколько клочков разноцветной шерсти перекатывались вокруг ножки табурета.
- Ну хоть бы трубили, что ли! – я окончательно расстроился. Скука заедала, а пустота квартиры отдавалась гулом в голове. – Где ж трубы Конца Света? Или оркестр тоже разбежался?
Крышка на мусорном ведре затряслась, и он стукнул по ней ногой. Те, кто стучал из ведра, успокоились. Или затаились.
- Быстрее бы, что ли… - попросил я, изнывая от скуки.
- Что ты ноешь? – спросил бестелесный голос, и я обрадовался хоть какой компании.
- Да вот, понимаешь ли, скучно мне, - объяснил я, оглядываясь в поисках собеседника. – А ты где, собственно говоря?
- Везде, - ответил голос.
- Да ну? – не поверил я. – А ты кто такой?
- Автор, - вздохнул голос.
- Ну да? – восхитился я. – И что теперь? Будут трубы, фанфары, гром, молния и медные воды?
- Дурак ты, - автор материализовался на плите, подобрал мочалку, оставшуюся после беса, и почесал ею между крыльев. – Я стараюсь, стараюсь, а ты все портишь.
- И что это я испортил? – я оскорбился и подумал о том, что автора тоже нужно вымести. Тем более, что его слова совершенно не развеивали скуку, зависшую посреди кухни удушливым облаком подгоревшего пирога.
- Сюжет, - сердито сказал автор, почесывая мочалкой третье крыло пятого правого ряда. – К этому моменту ты уже давно должен был вспомнить, кто ты такой.
- А это имеет значение? – я равнодушно зевнул и потянулся за веником. Многокрылость автора меня удручала.
- Конечно! – автор даже выбросил мочалку, которая попала в цыпленка, который наслаждался червяком в курином раю, который… и так до бесконечности. – Ты же должен спасти мир! Конец Света не наступит, если ты все правильно сделаешь!
Я задумался, шевеля тапочкой крышу будки, упавшую с рукава незабудкового халата. Что-то крутилось на грани сознания и вспоминался сон про ангелов, которые нагло выбирались на мою кухню и сидели за это в мусорном ведре. Цепочка “которых” продолжала разворачиваться, нанизывая звено за звеном.
Автор нервно задергался на плите и включил газ. Пламя взметнулось, опалив два ряда нижних крыльев, и опало, тихо поджаривая авторский зад.
Передо мной возникла девушка. Какая это была девушка… Вы бы видели! Нет, такой девушки вы видеть не могли. Это была Мечта, самая настоящая, с заглавной буквы. Черные волнистые волосы, свивающиеся кольцами где-то на уровне аккуратного задика, тонкие белые пальцы, огромные глаза… В общем – сплошное собрание достоинств.
Я влюбился. Да, вот такой я дурак. Я влюбился с первого взгляда, и мог только вздыхать, глядя в синие глаза девушки. Я даже не мог спросить, как ее зовут, потому что боялся дышать. Знаете, ведь в условиях неопределенности так просто сдуть видение неудачным вздохом.
- И она? – ехидно спросил автор, распространяя запах поджаристого бекона.
- Что – она? – прошептал я, не отводя глаз от девушки.
- Ты согласен, чтобы она умерла? – автор нетерпеливо постучал веником по столу, явно намереваясь вымести девушку из кухни. Мне захотелось его убить. Но если вы – главный герой рассказа, то как вы можете убить автора? Скорее, он может расправиться с вами. Вот и сейчас он угрожал этой девушке, моей единственной и неповторимой любви.
Я понял, что должен что-то сделать. Немедленно. Неопределенности и неясности накапливались, начинали превышать критический уровень. Крышка парового котла подпрыгивала, распираемая изнутри. Вот-вот должно было рвануть. А я не хотел расставаться с девушкой. Я представлял, что женюсь на ней, и она будет носить кружевной фартучек с серебряными колокольчиками. И тонкие длинные пальцы будут перебирать кружевные края фартучка, когда она будет будить меня по утрам. А еще у нас родятся дети. Два мальчика и одна девочка. И девочка будет похожа на нее. И я буду рассказывать своим детям сказки по вечерам…
И тут я вспомнил, что наступает Конец Света. И следующего дня уже не будет, и не будет эта девушка моей женой, и не родятся у нас дети, и никогда я не сочиню детских сказок…
- Скажи, если я все сделаю правильно, она не умрет? – спросил я у автора, который наблюдал за мной с сочувственной улыбкой на тонких губах. Вот почему у всех авторов тонкие губы? И пронзительный взгляд? Еще у них есть бороды, как у пророков, но не у всех. Да, но это я отвлекся…
- Нет, не умрет, - автор с сожалением вздохнул, как будто его привлекала смерть девушки. – Но ты же понимаешь, что спаситель мира не сможет жениться.
- Да, но она не умрет… - сказал я. – Спасибо тебе.
Я благодарил автора, хотя он был, конечно, порядочной свиньей. Ведь это нечестно – показать человеку девушку его мечты, и тут же отобрать всякую надежду на возможное счастье. Но я все равно был ему благодарен. По-настоящему. Понимаете, ведь многие не имеют даже этого. Ведь это уже счастье – знать, что эта девушка живет и радуется своей жизни. И любить ее – счастье, даже если она никогда не вспомнит о моем существовании.
- Да не за что, - смутился автор, пытаясь успокоить остатки своей совести.
Я поднялся, разворачивая за спиной ангельские крылья.
- Спасибо, - еще раз сказал я, но никого уже не было. Кухни тоже не было. Только семь ангелов, покачивая в руках огромные золотые трубы, смотрели на него.
- Ты пришел? – спросил один из них.
- Разве я мог не прийти? – отозвался я. – Это нарушило бы весь сюжет.
И восьмой ангел взмахнул крыльями, закрывая ими Землю, защищая от всадников. И было имя ему – Равновесие. И я был им.
- Эх, а ведь неплохо повеселились, - сказал сержант, сидя на кухне и прижимая к груди квочку. Гальюны запищали из-под стола, напоминая сержанту, что веселье только начинается.
А я смотрел с высоты на Землю, продолжая защищать ее, и знал, что там живет девушка. Та девушка, которую я люблю. А, значит, все было не напрасно.
И был вечер, и было утро. И был день, а потом опять был вечер, и опять было утро… И опять. И опять… Жизнь продолжалась.