- Внучек, ты чего сегодня такой смурной? – кашлянул дед, слезая с печки и одновременно цепко ощупывая меня взглядом бывалого энкавэдэшника. Услышал таки, как за мною дверь хлопнула.
- Дед, ты это… лучше смотри, куда ногу ставишь. Ох! – не успел, дед уже летел вверх тормашками, наступив на сковороду с моим ужином.
Ну вот, вечер безвозвратно испорчен. Голодный отрок в компании деда-калеки, что может быть хуже?
Но к моему удивлению, дед только крякнул в момент приземления на худой старческий, в принципе, отсутствующий зад, охнул, да и поднялся, недовольно подергивая лихим буденовским усом.
- Да, внучек, вот она се-ля-ви. Надо бы… простерилизовать, - дед заговорщицки подмигнул и бесстрашно полез за печь.
- Дед, давай помогу! – предложил я, испугавшись, что какая-нибудь позабытая лопата упадет и пристукнет ветерана.
- Ничего, Сашок, управлюсь. Ты пока лучше поищи каких-нибудь харчей, может мать твоя не все в эту скравародку впихнула, - бойко откликнулся старик, не переставая греметь склянками.
Выйдя в сени, заглянул в холодильник, пошарил по полкам. Улов не велик: три варенных картошины, почти приконченная банка огурцов, ну и на пол-ладони заскорузлого от времени сала. Прихватив все с собой, я вернулся в компанию деда.
Тот с довольной миной уже усаживался за стол, на котором словно королева, красовалась полуторалитровая бутылка мутного убойного первача.
- Ну, дед, ты прямо кудесник, какой-то! – невольно вырвалось у меня от восхищения.
- Двигайся живее, внучек! А то у меня после падения, кажется, шок случился. Надо бы… воспрепятствовать. Чего нашарил-то? – дед прямо лучился от предвкушения.
Сервировка не заняла много времени: разрубленные пополам картофелины вперемешку с огурцами оккупировали одну плошку, крупнонаструганные ломти сала другую, в два стакана плеснулась живительная влага.
- Ну, внучек, давай за коммунизм! – провозгласил дед и опрокинул в себя полный стакан.
Отставать было стыдно, и я последовал героическому примеру. Глотка взорвалась радугой сивушных ароматов, снесла дамбу пищевода и, прокатившись по горкам кишечника, шаровой молнией ухнула в желудок. Глаза переполнила благородная слеза, а в кряканье деда послышалась победная песнь ахейских захватчиков. Крыша медленно начала полет в счастливое нигде.
- Хороша, зар-раза! – подвел итог дед и моментально налил еще.

По прошествии получаса, мы сидели, обнявшись, и пели старые военные песни.
- Ты вот скажи, чего такой смурной пришел? – наконец спросил дед.
- Да со Светкой не лады. Не пойму: то ли любит, то ли – нет.
- Любит-нелюбит! Хэх! Вот в наше время была любовь, да!
- Да какая разница-то, дед?
- Тю! Не скажи! Вот, к примеру, бывала у тебя любовь такая, чтоб от нее ногу отрывало, или, скажем, руку, а то и голову вместе с жопой? Да нет, сам вижу – не было. А у меня была.
- Да у тебя, дед, тоже вроде бы все на месте.
- А кто тебе, внучек, сказал, что ногу у меня оторвало? Эх! Ладно, слушай! Токма, сначала за любовь дерябнем, и начну!
- Когда я был космонавтом… Чего смотришь? Если говорю, был, значит, был. Так вот, когда я, это самое, бороздил, значит, просторы галактики, случилась со мной презабавная история. Во время остановки на Бетельгейзе-5, мы с борт-инженером отправились промочить горло. Ну и надрались, естественно. А капитан наш, человек был тоже хороший, за воротник принимал ежедневно, так что, неудивительно, что нас забыли.
Очнулись мы поутру болезные, а корабля нету. Мы тырк-мырк, да все напрасно. Местные членистоногие нуль-шишиги только членами и разводят: “ничем, мол, помочь не могем”. Что делать? Сели мы на скамеечку для гуманоидных рас и сидим ждем, может кто выручит. Космос, он не без добрых людей.
И тут я увидел Ее. И захлебнулся. Слюной, значит, захлебнулся. А то! Грудь – во! Жопа – два раза во! Ноги, ах эти ноги, малость кривоваты, но какие ноги! На лице выражение абсолютной похотливости, а в глазах вся таблица Менделеева, внучек! Куда там твоей Светке!
И прямиком к нам прет, потом под белы рученьки нас за шкирку хватает и прямо в бар, опять. Мы там гудим так, что твоя бабка на месте померла бы, узнай только. А потом смотрю, мы уж с ней на яхте космической летим куда-то. Себя осмотрел, ну точно! Ее взором пристальным окинул, ну елы-палы! Было у нас это! Ну, потом еще раз было. В общем, много раз.
Блаженство, Сашок, летишь, ни о чем не думаешь, ни тебе работы, ни тебе долга и чести. Знай только ешь, пей да люби.
Дней пять так кайфовал, а на шестой мы спьяну в астероид блуждающий врезались. Отстрелило, значит, нас в капсуле к едрени-фени. И все. В капсуле знаешь, что есть? Только радиостанция и куда по большому сходить. Ни еды, ни воды.
Я как понял, что пахнет жареным, мигом эфир прочесывать. Слава заступнику, наших и обнаружил. Они мне: “Ща бум! Мигом! Прям через тридцать суток!” Во влипли, а, внучек?
Ну а герла-то мне всю дорогу пела, мол, люблю прямо вешаюсь, ага, на первой березе, Виктор Палыч, и повешусь от большой к Вам любви.
А ты знаешь, почему я космонавтом был? Эх ты, темнота! Потому что КВН! Крутой, Веселый и Находчивый! Ну, чтобы внести ясность, я ей и говорю: “Ты меня уважа…, то есть любишь ?”
Она мне: “Да, я люблю тебя!”
Я спрашиваю: “Если один человек любит другого, правда ли, что он способен ради своей любви на любые жертвы?”
Она мне: “Да, если любишь, пойдешь на любые жертвы!”
После этого, с ее разрешения, я ей ногу то и оторвал. А потом руку. Кушать надо было что-то. Через тридцать дней, когда наши прилетели, только голова и осталась.
Вот я и говорю, внучек, любовь она иной раз и спасает… А у тебя, разве проблемы? - дед презрительно плюнул в угол и проворчал:
- Давай, теперь, ты рассказывай.
- Да чего рассказывать. Она мне сегодня заявляет, хочу твою любовь испытать, способен ли я вообще любить, - неохотно начал я. – А то мы уже семьдесят дней общаемся, а что приятного ты успел сделать мне за это время? Ну, за такой-то короткий срок, дед, мало чего можно успеть. Она все свое гнет: испытаю! Я ей: Испытывай! Она: Хочу, шоб ты мне эдельвейс принес. Принесешь – значит любишь. Где ж я его возьму? Полез в горы. И ты знаешь чего, дед? Я тарелку нашел!
- Чего, внучек, нашел? – дед приложил к уху ладонь и подался ко мне всем телом.
- Тарелку нашел, летающую. А в ней, представь себе, баба! Морда похотливая, в глазах таблица Менделеева дрожит. А тела нет. То есть тело есть но железное, типа киборг, а не баба.
- И чего?
- А ничего, дед! – сказала я, стягивая с себя уже не нужный камуфляж.
И ведь никто не знал, что я не человек.