Я всегда гордился своей силой. Я казался себе крепким, как скала, и несокрушимым, как вековой дуб. Ничто не могло сломить мое упорство, желание жить и стремление доказать, что я лучше всех. Но сейчас я погибал, я шел ко дну, и совсем скоро морские твари, плывущие следом за мной, но все же в отдалении – благодаря оберегу от акул, который дала мне мать, – совсем скоро они разорвут на части мое прекрасно сложенное молодое тело. Я стану кормом для рыб!
Когда я взлетал на волне, маяк впереди был виден так отчетливо, что мне просто не терпелось протянуть руку и схватить его – мое спасение, мое несчастье, мечту, недосягаемую, как земля, скрывающаяся где-то далеко за черными валами бешено ревущей стихии. Он сиял ровным чистым огнем, казалось, заметным с другого конца моря, огнем, зажженным в неприступной башне кем-то невидимым, и даже этот дикий шторм не мог его погасить.
Внезапно я со всего маху ударился грудью о что-то твердое и на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, мои пальцы цепко держались за кусок дерева, похожий на обломок мачты. Маяк был совсем рядом, но я не чувствовал ни радости от надежды спастись, ни страха перед черными плавниками, сопровождающими меня. На меня сошло какое-то странное умиротворение, покой, словно смерть уже прикоснулась ко мне и убаюкивала в этих мягких ладонях океана, черных, как руки кузнеца.
Какой-то высокий частокол, окружавший маяк кольцом, неумолимо приближался. Едва я очутился рядом с ним, как стена быстро поднялась вверх, а море ухнуло вниз, утянув меня в пропасть, – мне даже показалось, что я увидел ее дно, – но воды сомкнулись над моей головой, и это было последнее, что я помнил.

Чьи-то быстрые и твердые пальцы ощупывали мое нагое тело, легко переворачивали с боку на бок, и мне снова казалось, что я плыву. Мне было тепло и сухо, но чувствовал я себя так, будто меня накануне били палками. Тошнило от соленой воды, которой я наглотался. Отяжелевшие веки не хотелось поднимать. После всего пережитого я мечтал только об одном – лежать неподвижно, как бревно, как срубленное и забытое в лесу дерево, медленно угасая, без мучений, без агонии. И это я, так любивший жизнь!
Меня перевернули на спину, прохладные пальцы легли мне на лицо, слегка массируя.
- Посмотри на меня.
Я открыл глаза. Русалка с длинными, до пола, золотистыми волосами, в простом синем платье, открывающем загорелые руки. Нежное, как у ребенка, лицо, настороженные, такие же синие, как и ее платье, глаза.
- Мне все еще кажется, что акулы вот-вот схватят меня за ноги, - сказал я.
- Как ты оказался в море?
- Корабль, на котором я плыл, разбился. - Она не верила мне, это было видно по ее глазам. – В море полно акул. Все погибли.
- Кроме тебя.
- У меня есть талисман, который дала мне мать. – Я приподнялся на локте, снял с шеи шнурок с глиняной фигуркой.
- Я видела, видела…
Она с сомнением повертела его в руках, потом вернула мне. В небольшой комнате горели свечи, и бились в закрытое окно долетавшие снизу брызги океана. Полусумрак комнаты усиливал ощущение тайны. Она села в плетеное кресло, с облегчением вытянув стройные ноги, и принялась заплетать свою длинную косу.
- Есть хочешь?
- Зачем ты ощупывала мой живот?
- Хотела убедиться, что на нем не нарисован медведь. Тебе плохо?
Я вытянулся на спине и вздохнул.
- Как я попаду домой?
- Никак.
- Но это невозможно…
- Возможно. Я не звала тебя сюда. Можешь хмуриться, сколько угодно. Можешь снова прыгнуть в океан.
- Послушай! - Я начинал злиться. – Там осталась моя жизнь, моя мать, мои друзья. Они очень далеко. Я из других краев…
- Хорошо там? – перебила она. – Впрочем, всё равно.
- У тебя есть лодка? Что-нибудь, на чем я мог бы переправиться на берег? Что здесь за страна? Какие народы?
Она задумчиво смотрела на меня и не спешила с ответом. Я сел на ложе, покрытом мягкими шкурами. Рядом на столике лежали ржаные сухари, я взял один и принялся грызть.
- Бьорги, - сказала она, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. – Черные, заросшие, косматые, жестокие, вонючие, коротконогие, жадные. Проклятые бьорги. Ты что, не знаешь?
- Нет, - удивился я.
- Ты не похож на них…
- Я из других краев.

Она велела мне сидеть в комнате и никуда не выходить. Я подчинился, лег и заснул. Когда утром она вернулась, то выглядела усталой. Мы сели за стол, поели сухарей и сушеных фруктов с медом, запивая их чистой пресной водой.
- Как ты живешь здесь одна? Кто ты? Как здесь оказалась?
Она улыбалась, не собираясь отвечать. Я притянул к себе ее златовласую головку и грубо поцеловал в губы. Она вырвалась, краснея от обиды, и что-то выкрикнула на незнакомом языке. Выглядела она маленькой и беззащитной, хотя ей было никак не меньше двадцати.
- Марта, - улыбнулся я, – я хочу, чтобы ты со мной говорила, а не молчала.
- Ты скотина, - выдохнула она, – мерзкий бьорг… Я влюбилась, а ты…
- Ой, вот этого только не надо. – Она сразу сникла. – Иди ко мне.

Ночью она уходила – поднималась наверх, к своему огню, кормила его и возвращалась под утро. Я не раз пытался разыскать ее во множестве темных переходов и комнатушек - всё напрасно. Она была неуловима в своем большом доме, маленькая и отважная хранительница огня.
- А вдруг он погаснет? Что тогда ты будешь делать?
- Не погаснет. Его нельзя погасить. Почему ты спрашиваешь?
- Ненавижу этот огонь. Ты любишь его больше меня.
- Ты не хотел, чтобы я тебя любила.
- И ты не любишь? – не без тревоги спрашивал я. Сердце у меня почему-то начинало ныть.
Она садилась мне на колени и целовала, каждый раз так страстно, словно в последний раз. Я гладил ее выгнувшуюся в сладкой истоме спину, прижимался лицом к длинным золотистым волосам, пахнущим морем, и уговаривал себя: "Не надо. Вот этого не надо…"
- Не хочешь говорить о себе - расскажи мне о бьоргах.
Она мрачнела.
- Ты любишь их больше, чем меня… Все время говоришь только о них. Как будто
больше не о чем поговорить.
- Я спросил во второй раз.
- Этого достаточно!
Я жадно целовал ее нежную шею, она своими прохладными пальцами прикасалась к моему лицу и что-то тихо шептала. Эти ласки доводили нас до исступления.
- Они все время смотрят на маяк… ждут, что он погаснет…
- Зачем? – шептал я и, как пьяный, тянулся вслед за ней, ускользающей в глубь ложа.
- Они ждут. Каждый день. Вонючие, жадные бьорги… Самое жестокое племя в этих краях.
- Почему ты отодвигаешься? – бормотал я. – Ты спасла меня, чтобы мучить?
- Этого не будет! Они не дождутся этого! – возбужденно говорила она, сжимая кулачки.
- А я? Дождусь? – шептал я, нежно опрокидывая ее на спину.

Она подружила меня со своим огнем, примирила, чтобы я не ревновал. Когда я подолгу глядел вдаль с башни, она беспокоилась, подходила и сзади крепко, словно боялась, что я исчезну, обнимала меня, маленькая и легкая, как птичка.
- Мне повернуться? – спрашивал я.
- Не надо… Смотри себе…
Однажды я увидел слезы в ее глазах.
- Что такое?!
- Тебе нужно уйти, ты не можешь здесь жить всегда...
- Я не уйду.
Она несмело улыбалась. Боялась, что я обманываю, заставила повторить. Я повторил. А когда она сказала: "Нет", возразил: "Да." И так сто раз.
- Знаю, как это можно сделать, - вдруг сказала она. – Я погашу огонь, бьорги приплывут сюда праздновать победу. Мы убьем их всех, и ты сможешь уплыть на их корабле. Туда, где твоя жизнь.
Я взял ее лицо в ладони. Она поморщилась и сказала с тихой жалобой:
- Мне больно…
Я отнял свои большие руки, удивленно посмотрел на них и снова прикоснулся к ее лицу, осторожно. Это от прилива чувств – я сделал ей больно, потому что любил.
- Это опасно, Марта, - с тоской сказал я.
- Если я умру, опусти меня в море, я стану русалкой, - быстро ответила она. – Поцелуй меня. Ты так сладко целуешь. Я никогда не забуду…
Я хотел сейчас только одного – чтобы она замолчала, и в этот день мы любили друг друга, как никогда.

- Ты умеешь стрелять? – удивился я.
- Ты многого обо мне не знаешь. - Она протянула мне странный предмет и взяла в руки другой. – Это арбалет. Смотри, как это делается. Тут нужна сила, чтобы крутить ворот. – Она легко натянула тетиву. – Попробуй.
Я выстрелил. Стрела с невиданной скоростью вонзилась в легкий деревянный щит, едва не расщепив его пополам.
- Главное – не мешкать, и тогда мы справимся с ними. Ты что, удивлен? – Я смущенно кивнул. – Ну да, это страшное оружие. Враг умрет сразу, без мучений. Хотя… заслуживают ли это бьорги?
- Их будет слишком много.
- Мы поймаем их в ловушку. Запрем в одном из переходов, и им некуда будет деться.
- Ты смелая, - удивился я.
- Я люблю тебя…
Я промолчал. Прицелившись, она выстрелила, попала прямо в мою стрелу и тихо засмеялась.

Солнце над морем погасло, но она не стала зажигать огонь, и уже через час бьорги были у маяка. Мы смотрели с башни, как их корабль приближается к частоколу, о который бились сильные волны.
- Почему раньше они не могли войти сюда?
- Видишь этот рычаг? Это смерть для нежданных гостей. Море разверзнется и поглотит их. Но сейчас я впущу их, ведь тебе нужен корабль.
На небольшом корабле бьоргов не было заметно никакой суеты. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу и настороженно затаившись у бортов, мохнатые и опасные, как медведи.
- Мерзкие бьорги…- прошептала она. – Пойдем.

Все получилось так, как она говорила. Бьорги попали в ловушку в тесном круглом дворике. Они сбились в кучу, озирались и чего-то ждали. В свете луны и их ярких факелов, сверху, мы прекрасно видели каждого из них.
- Смотри, - прошептала она, - в рогатом шлеме – вождь. Его – первым.
Мы разошлись с ней в круглой галерее над двориком и встали друг напротив друга. Я смотрел не на них – на нее. Ее распущенные волосы сияли золотом, синие глаза взволнованно блестели. Никогда еще она не была такой красивой…
- Начинай. Почему ты медлишь? – прочел я по ее губам.
Я кивнул, поднял арбалет и выстрелил ей в сердце.
Она умерла сразу, птичка, сраженная стрелой. Я выпустил бьоргов из ловушки, подошел и посмотрел на нее. Она лежала на спине, изо рта у нее бежала струйка крови.
- Отличный выстрел, вождь! – загудели бьорги, шумной толпой заполонившие галерею.
- На колени, - сказал я. Они повалились все, как один. - Орт, кажется, ты говорил, что сын рабыни не сможет стать вождем?
Он сорвал с головы рогатый шлем, швырнул на каменный пол и прохрипел :
- Я и сейчас так думаю, голубоглазый!
- Я переплыл море!
- Это из-за оберега…
- Я погасил огонь. Разве кому-нибудь удавалось это?
Он угрюмо молчал, потому что не мог возразить.
Бьорги возбужденно загалдели:
- Теперь мы будем богаты, вождь! Корабли будут разбиваться о скалы, все их грузы станут нашей добычей! Ты великий вождь!
- Как моя мать?
- Твоя мать ждет тебя, конунг!
- Ульф, - приказал я.
Он выскочил вперед и поклонился. Я обнажил торс, вытянувшись, лег рядом с ней… Я почувствовал, как утекает в каменный пол ее тепло.
Все сгрудились вокруг нас с горящими факелами в руках. Ульф кинжалом провел по моему боку, обмакнул мизинец в кровь, ловко нарисовал на моем животе вставшего на задние лапы медведя и острой иглой принялся накалывать рисунок. Он макал в глиняную лоханку палец и втирал в ранки жгучую, остро пахнущую черную жидкость.
- Вождь будет болен некоторое время, - предупредил он. Мне было все равно.
Ульф закончил работу, бьорги радостно закричали, водрузили мне на голову рогатый шлем и по одному мановению моей руки убили Орта. Потом растеклись по маяку и взяли всё, что смогли найти. Это была скудная добыча.
Я поднял её на руки и понес на корабль. Они затопали следом за мной. Мы отплыли, и я отдал ее морю, как она просила. Море с радостью приняло ее – не могло отказаться от такой красивой и нежной русалки. Когда я на вытянутых руках опускал ее в воду, мой оберег запутался в ее длинных волосах, и глиняная рыбка скользнула вслед за ней. Я снял с шеи пустой шнурок и тоже бросил в море.
Мы плыли медленно, потому что бьорги ликовали и пьянствовали. Я смотрел на них и думал: я стану великим вождем, самым великим вождем бьоргов. Я открою им то, чему научила меня мать. Никто не сможет одолеть их в бою, потому что одним взглядом они будут тупить острое оружие из железа, и только камень или дерево будут опасны для них. Но кто из врагов узнает об этом?
Бьорги кричали все громче и возбужденнее, веселились от души. Почти не управляемый корабль трепали волны, швыряли, как хотели, но это не беспокоило никого, в том числе и меня самого. Голова у меня начала слегка кружиться, тело гореть, хотя я не пил вина. Я наклонился зачерпнуть с низкого борта воды, плеснул себе в лицо и вдруг вдалеке увидел свет. Маяк снова горел.
Я протер глаза. Огонь сиял ровно и чисто. Я жестом подозвал бьорга, случившегося рядом, и показал на огонь. Он взглянул и удивленно пожал плечами.
- Горит! – настойчиво сказал я.
- Нет, - возразил он.
Они столпились вокруг меня, на их пьяных лицах отразились тревога и непонимание.
- Маяк горит, - повторил я, не сводя с него глаз.
- Вождь болен, - успокоенно зашептали они.
- Марта! – закричал я.
Она была там, моя девочка, моя легкая птичка, оберегающая свой огонь. Я радостно засмеялся. Бьорги загомонили. Я был на две головы выше самого высокого из них и оглядывал их сверху, как муравьев, копошащихся под ногами. Они что-то встревоженно говорили мне и друг другу. Я вскочил на борт и закачался, с трудом балансируя на краю. Они схватили меня за ноги.
- Прочь, – сказал я. – Мерзкие бьорги… Черные, заросшие, косматые, жестокие… - Они пытались стянуть меня на палубу, я бил их по головам своим тяжелым шлемом. – Вонючие, коротконогие, жадные… Пошли прочь, проклятые бьорги!
Я прыгнул за борт и поплыл к огню, никогда не гаснущему в ночи. Они вопили за моей спиной и, кажется, пытались развернуть корабль. Больше я не оборачивался к ним и не обращал внимания на черные плавники, взявшие меня в кольцо. Я смотрел вперед, туда, где она ждала меня. Ничто больше не имело значения – только ее лицо в моих ладонях, ее тихий смех, несмелая улыбка… Я шептал ее имя и все те слова, что так и не сказал ей. Еще не поздно.