Где все волшебники увлечены войной...

Страшненькое зачастую рядится в лирический пеньюар.
Храбрый Портняжка.

Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время? И может ли время иметь в этом случае вообще хоть какое-то значение?

Потом-то, впоследствии я уже понял, что, по сути, видел его, но абсолютно не замечая, весь этот проклятый день. Или, если быть точнее, он видел меня, когда крался следом меж базарными прилавками, скользил сгорбленной тенью по улицам параллельным курсом, заискивающе заглядывал мне в глаза, решившись вывернуть сбоку из какого-нибудь замызганного переулка. Если бы им однажды заинтересовались какие-нибудь спецслужбы, то, думаю, лучшего агента им бы и не сыскать: по-грибоедовски умеренный и аккуратный, в кургузом пиджачке, по которому завистливо и умилённо рыдать всему достоевскому Петербургу; абсолютно скользкий для взглядов и нелюбопытный блюстителям порядка, что дозором обходили свои немудрящие владения, бдительно приглядывая за небритыми рожами торговцев впалым урюком и воскового обличьем винограда. Но у него был вид человека, на которого всем глубоко и искренне наплевать. И, я думаю, его это устраивало.

Но когда на углу Воробьёвой улицы и узенькой колеи, именуемой почему-то звучным, припечатывающим словом Станковая, он, наконец-то, всё ж-таки решился шагнуть мне навстречу, я взглянул ему прямо в лицо и тут же в ужасе отшатнулся, отведя взор. Ибо с детства не переношу увечных и на дух не переношу всякие физические аномалии.

Он словно почувствовал меня, весь мой неприкрытый менталитет, и потому воровато оглянулся, болезненно усмехнувшись корявым краешком губ, после чего быстро и как-то шипяще пробормотал:

- Эй, волшебник!

Я поднял на него глаза.

Болезненного вида мужчина, в смятой фетровой шляпе и столь же импозантном плаще а-ля "танцплощадка моей судьбы", с абсолютно чистой, чуть ли не глянцевой кожей лица стоял передо мной, укоризненно буравя взглядом верхнюю пуговицу моей куртки. Привлекательной в нём была лишь голова - непропорционально большая, словно бы разрезанная на пару-тройку частей, а затем как-то неправильно сложенная усталым ваятелем глиняных натур. Узкое вырастало из широкого, короткое - из длинного, страшное - из обыденного. Он был универсально безлик, то есть - абсолютно. И он явно обращался ко мне.

- Эй ты, волшебник! - проявляя уже явные признаки нетерпения, одними губами просипел прохожий. - Думаешь, тебе удалось так легко тут спрятаться?
- Нет, - машинально ответил я, уже понимая, что наткнулся на очередного городского сумасшедшего: удивительное дело, моя в высшей степени скромная персона всегда притягивает к себе людей этого толка, будь то городская улица, опустевшая электричка или гудящая Сеть. Это просто карма!
- Уже лучше, - удовлетворённо пожевал сочными карпиными губами под тонким, крылатым носом псих. И в следующий миг сделал то, чего я никак не ожидал от обыкновенного городского сумасшедшего. Он вынул из-под полы краешек заветной желто-зелёной обложки и поманил им меня, гаденько улыбнувшись. Это было для меня просто грому подобно. И, невзирая на всю нелепость ситуации - да что там! - будь он хоть чёртом преклонных годов, я послушно развернулся и вытянулся в струнку в направлении ядовитого цвета корешка. Это был мой будущий первый роман.

Скажу прямо: я на своём сорокалетнем веку видывал всяких офеней и городских коробейников, однако тут почувствовал враз: не то! У человека был вид, словно он долго шагал по извилистой и высокой, в полный рост, водосточной трубе, и вот теперь неожиданно вынырнул из тьмы египетской на свет божий, но ещё подслеповато щурится, выверяя - тот или не тот пред его очами. Для меня же он просто натянул маску существа ироничного и одновременно понимающего, просчитавшего ситуацию на десять ходов вперед, и теперь ему оставалось только медленно подводить меня к краю пропасти, именуемой Его Величество Случай. Но мне-то было видно - он сомневается, как и я сам. Более того - ему, видимо, было ещё и страшно. И оттого холодок побёг и за мой ворот, и шум на улице погас, как свеча, решившая дать потихонечку дуба. У него под полой был мой роман, который ещё не написан. Есть ли что-то ещё, сильнее сближающее на этом свете?

- А где остальные? - осведомился человечек, деловито шмыгнув носом. Он уже ощутил крепость своего крючка, но оттого тревога в его глазах не угасла - напротив, разгоралась всё сильнее по мере того, как он ощупывал меня неожиданно цепким, романно проницательным взглядом. - Неужто уже всех перебили?
- Кого - всех? - опешил я от неожиданности: оказывается, я только что вступил в разговор не глядя, как футбольный болельщик, деловито изучающий обстановку на раскинувшемся глубоко внизу зелёном газоне, рассеянно отвечает несмышлёному в делах стратегии и тактики соседу.

Тот некоторое время смотрел на меня недоверчиво, как ученик на невесть зачем разыгравшую его учительницу. Мне казалось, сейчас он потянется пощупать мой лоб.

- Волшебников, кого же ещё! - последовал ответ, и я почувствовал, как петля захлёстывается. Но долго размышлять он мне не дал, более того - не оставил для этого никакой возможности.
- Это твоё? - продемонстрировал он в очередной раз из-под полы корешок моей... Я сглотнул и кивнул, не в силах оторвать взгляда от буйства жёлто-зелёной полиграфии.
- Дрянь вещь, - заверил он меня.

Я не возражал. Я был уже готов на что угодно, только бы эта дивная картина не…

- Именно поэтому мы и выбрали тебя, - горделиво заметил человечек. "Страница двести сорок, второй абзац снизу", - машинально отметил я. Мужичонка же откровенно расхохотался.

Мы стояли у какой-то кирпичной стены, рядом с кучей картонной тары, ещё дымящихся конских яблок и непотребно грязного сена, сваленного на рыночных задворках. Как я сюда забрёл, что я делал тут - было не объяснить.

- Ты - писатель, - констатировал он.

Во мне всё тихо взбрыкнуло, но быстро улеглось.

- Скорее, автор, - всё же восстановил я историческую справедливость. На этот раз не возражал мужичонка. Вместо этого он выпростал из недр пальто, описывать которое у меня как-то не возникает желания, смятую пачку сигарет и оценил её брезгливым взглядом.
- Пихать зелье надо фильтром вниз, - поучающе крякнул незнакомец, однако внезапно мысли о гигиене тут же покинули его. Он быстро глянул поверх голов, тут же высмотрел в рыночной толчее некое движение и стремительно втянул голову в плечи. Затем резко ухватил меня за руку и быстро потащил вглубь рыночного двора. Там стояло несколько транспортных колымаг, которые мой странный собеседник явно видел заслоном чему-то, что только что появилось на задворках рыночной империи.
- Однако поспешать надо, - скоро перешел на нижегородский диалект мужичонка. - Энти ужо близко - ишь, рассекают акваторию, ровно твои клипера. А ты хочешь ли, поведаю, как вы с блудной дщерью Светланкой изучали мягкое вхождение в рынок?
- А почему это - блудной? - глупо улыбнулся я.
- Ну, раз по первому пункту вопросов нет, введу в курс дела. Оно хреново, - печально улыбнулся преобразившийся в филологических своих ипостасях мужичонка и... выдал мне по первое число.

Явился он ко мне, оказывается, не по зову сердца и даже не по взаимной симпатии. Путь его якобы пролегал по одной из тех тропинок, что мы в детстве с замиранием сердца прокладываем себе между светящимися солевыми кристалликами звёзд. Я никак не отреагировал на это заявление, потому что в этот миг он вдохновенно цитировал двести восемьдесят шестую страницу из моего первого, совсем еще дебютного и по этой причине – покуда не дописанного романа. Не упуская, впрочем, случая ввернуть ехидный комментарий или ядовитую реплику. Через три минуты я был совершенно очарован, через пять - почти поверил в его бред, черед шесть - стал прислушиваться.

Оказывается, оставалось ещё добрых семьдесят лет до того срока, как на Землю должен был все-таки прийти Писатель. После чего всё совокупное творчество его собратьев по перу предполагалось к отправке в не самые перспективные места. Иначе и быть не могло, но просто долгое время все это как-то оттягивалось и тормозилось, и вот пришло, наконец-таки, в движение. Справедливости надо заметить, что рождение подобного мессии в суетливом мире творцов иных миров и чувств ожидалось и в суровых, холодных песках Марса, и в многолуньи Венеры, и в прочих не менее фантастических обителях словесности. Бывало, они и рождались, но в итоге как-то не состоялись, что ли. Причем повсюду, за исключением Земли, творцов литературных и поэтических миров называли простым и незлым тихим словом “волшебники”, да и как ещё-то их величать, коли способны они одним росчерком пера вздымать пепел империй и навеки сводить столь же надолго разлучённые сердца. Равно как и наоборот. Однако положение ныне усугублялось тем, что волшебники затеяли войну.

Надо заметить, что свои бредни мужичонка периодически подкреплял упоминанием о пикантных сторонах моей биографии и особенностях творческого процесса, кои неведомы никому на свете, ну, разве что только самому… И заручаясь таким образом кредитом доверия, мой собеседник не спеша выковывал из меня своего союзника.

Много ли сегодня нужно писа…, пардон, пока еще только “автору”? Да ни боже ж мой! Лишь три коротких словца: “я Вас читал”. И всё – автора после этого можно брать голыми руками! Поэтому через полчаса, невзирая на колкую стынь и пробирающий ноябрьский ветер, я был готов сделать для него всё, что угодно взамен на твёрдое обещание, что моя трилогия выйдет ещё до конца года в таком издательстве, которое я себе даже вслух-то боялся произносить, так сказать, всуе.

И потому, когда посередь двора, наконец, выскочили двое разъяренных молодцев в белохалатной униформе с лихо заломленными назад больничными шапочками, я уже знал, что делать. Волшебники всегда истребляют себе подобных! Их гены опасны, ибо несут в себе страшный вирус саморазрушения! Что ж, ведь это так свойственно всему живому. Но сей же миг его схватят, и он не успеет поведать мне о приметах того, единственного, что придёт в этот мир безудержной прозы и безутешной поэзии! Это должны быть какие-то родимые пятна? Дефекты речи? Особое состояние души, бросающееся, сквозящее, мироточащее даже сквозь препоны тела? И я бросился в бой, чувствуя, что сплю, и не желая выходить из этой красивой и возвышенной отключки. Потому даже встреченный прямым ударом в грудь, со спёртым зобом и подломившимися коленями я ещё долго хватал, цеплял руками, царапал, скрёб, не решаясь лишь одного – просто и банально ущипнуть себя и…

Приход в себя был лаконичен. На вязкой земле была распростёрта парочка белых халатов, продырявленных, как и в моём дебютном романе, но отнюдь не стрелами, а чем-то более прозаичным. Обладателей некогда безупречной чистоты гардеробов нигде не было видно, должно быть, ретировались. А мой мужичонка валялся у стены какого-то замшелого дома с меловой наскальной живописью на уровне пытливых детских глаз. Он был ещё жив и тихо хрипел. Я подполз к нему, мучительно боясь вывернуть наружу всё, что столь щедро накопила сегодня душа, и осторожно приподнял его голову негнущимися от мороза разбитыми пальцами. Незнакомец сипло выдохнул и промычал:

- Где все Волшебники увлечены войной – с тобой играют…

После чего приоткрыл заплывший глаз, слабым жестом повелел мне наклониться и шепнул в моё ухо слово. Одно только слово. Которого я никогда прежде не слышал ни от кого на этом свете. И, наверное, не услышу и на том.

Затем голова его брякнулась о пустую ячейку из-под яиц, которых в обилии было раскидано в округе, и он затих.

- Пьяный, что ли? - участливо окликнула меня выгружавшая неподалеку свое барахло из объёмистого баула бойкая и в высшей степени морозоустойчивая бабка с добрым и румяным лицом рыночной экономики.

- Кто? – выдохнул я, и бабка покосилась на меня со страхом и одновременно скрытым торжеством своевременного прозрения. Но мне на неё было уже плевать. Впрочем, как и на многое другое. Ведь оставалось семьдесят лет. Только лишь…

Нет, оставалось ещё почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время, продолжал размышлять я, уже выходя под аркой на потемневший от вечера проспект и выбирая направление дальнейшего движения. Хотя может ли оно иметь в этом случае вообще хоть какое-то значение?

В забытых комнатах – свидания теней
Спугнул нечаянно.
В их смутных помыслах – лишь пламень прежних дней
Да стыд отчаянный.
Узришь ли смысл в стране смешной такой?
Побег из рая,
Где все Волшебники увлечены войной –
С тобой играют…

А на губах я осторожно катал слово, издали примеряясь к нему, пробуя не на вкус – на прикус. Оно было удивительным, чужим, и тоже присматривалось ко мне с интересом – что-то будет дальше? Пальцы же задумчиво перебирали содержимое карманов этого Человека, перекочевавшее в аналогичные полости моего плаща на рыбьем меху. Конечно, пока не Бог весть какое сокровище, но теперь ему оно уже ни к чему, а мне, подобно тому, как я всегда покупал прежде сборники стихотворений, если там было хоть одно – Моё, сейчас был готов довольствоваться всего одним знаком, который судьба всё-таки швырнула мне, но не докинула, а угодила им в кучу мусора. А я возьму да подниму – не гордый. Ведь в его карманах я нашел горстку мелочи, грязный носовой платок, спички, мятую полупустую пачку "Золотой Явы" и бурый ноздреватый камень - кусок марсианского грунта...