Влажные от теплой, живой еще смолы сосновые стружки падают в костер и сгорают.

Махом.

В течение одного-двух ударов сердца.

Они горят совсем не так, как хворостинки - даже самые тонкие и сухие. Хворостины огонь сначала облизывает. Пробегает языком по всей длине, от начала до конца, покрывает черным нагаром - как саваном. Потом скручивает, корчит, выгибает в отчаянной древесной судороге. И жрет. Иногда - медленно с расстановкой, попыхивая то с одного, то с другого конца. Чаще - быстро и жадно.

Сосновые стружки сгорают иначе - вспыхивают полностью, как крылышки бабочек, разом оборачиваясь крохотным угольным трупиком.

Хорошо горят стружки.

Красиво. Как жизнь иного героя - сожженная в единый миг ради того, чтобы огненным всполохом врезаться в память поколений. Это простые люди прожигают жизнь как хворостины - кто-то быстрее, кто-то медленнее. Герои горят как стружки.

Хорошо, что Рогвен - не герой. Просто воин. Просто сотник. Человек действия и слова. Один из сотен и тысяч. Хворостина?

Нож смахивает стружки с толстой сосновой ветки одну за одной. Пальцы липкие от желто-прозрачной смолы. Грязь так и льнет к ним, влипая в поры, в трещинки кожи, в мозоли. Сосновые чешуйки тоже липнут - мелкие, грязно-коричневые. Ветка давно превратилась в руках гальта в заостренный колышек, но он Рогвену нужен как собаке второй хвост. Сотнику интересно строгать и смотреть, как горят стружки… Он смотрит уже долго. Сколько длится разговор Жирного с Черным Капюшоном, столько и смотрит. Одним глазом. Другой неотрывно следит за двумя удаленными, обнятыми вечерним сумраком фигурами. Бесформенной, похожей на пивной бочонок с конечностями и круглой головой и рослой, закутанной в черный плащ, как в демонические крылья.

Хогон!

Рогвен зацепил ножом палец, и показалась кровь. Он и не заметил, как ветка кончилась, оставив в руках кургузый обрубок. Я смотрю в огонь уже достаточно долго, чтобы Жирный закончил трепаться с Черным Капюшоном!

Лучники притомились держать свои луки полунапряженными, целящими калеными наконечниками в подступающий ото всюду мрак. На их лицах нетерпение смешивается с раздражением, а то и злобой.

Я понимаю их. Я сам куда как зол! Третью неделю по лесам, преследуемые по пятам врагом (слава Урану, отстали, наконец!), вступая в стычки, теряя друзей, товарищей, обрастая по пути все новым и новым балластом. Я понимаю их…

Он поудобнее перехватил огрызок ветки, и сосновые стружки снова полетели в огонь. Лучники ждут и косятся. В половину натянутые луки потрескивают костяными накладками. Тетивы неслышно звенят от нетерпения. Дай только приказ, сотник…

Сотник… Когда они выходили из Тинката, под началом Рогвена было 96 человек, почти полная сотня. Сейчас нет и двадцати - если считать вместе с ранеными.

Семьдесят с лишним человек за несколько ларцов с бумагами? Достойная цена?

Тьфу! ненавижу!

И до Тинката еще дней пять пути. А с накопленным обозом - так вообще все восемь. И все - по землям, где идет война, очередная дворянская свара, дрязги благородных нобилей, не поделивших клочок земли на окраинах. Один барон против другого, вассалы одних господ против вассалов других… а тут еще этот хогонов Черный Капюшон, вынырнувший из чащобы, точно призрак! О чем все-таки они говорят с Жирным?

Рогвен понимает своих солдат. Проще было бы продырявить подозрительного чужака стрелами, да отхватить для верности голову - на тот случай если чернокнижник, или еще какая нечисть. Так оно было бы спокойнее. Но Жирный, по ходу, знает, с кем встретился. Не просто ведь лясы точит!

- Ты просишь меня о невозможном, Яра! Мы выполняем ответственную миссию. Она может положить конец войне! Я не могу так рисковать…
- Он сын вождя, Колин. И Дуннак уберется со своей ордой в Сагахагриммы. Вы сможете перебросить силы с бродов туда, где они нужнее. А лично ты можешь потребовать от клана награды. Щедрой! Старик не поскупится на золото!
- О чем ты говоришь!? Благодарность косоглазых? Тьфу! Тьфу! И еще раз тьфу! Еще расскажи мне о добродетелях своей мамаши!
- Нам нужно дойти до Пинкета. Хотя бы до него. Дальше мы немедленно оставим вас и уйдем в холмы своим путем. И никто ничего не узнает.
- Это глупо, Яра! Со мной целый обоз женщин и ребятни! Мы едва двигаемся. Этот тупой гальт, кажется, задался целью приволочь в Тинкат всех холопов, чьи дома разорили умийские наемники и дружины баронов! Их уже сейчас хватает на две деревни! А тут еще вы…
- Нам нужна переправа. На пароме стоит отряд ленников барона Хёца. Вас он пропустит. Даже такой толпой. Если мы будем с вами, то сумеем стать частью этой толпы и перебраться через реку… На простом плоту нас просто снесет к заставам. Риск слишком велик.
- Не больше, чем, если вы отправитесь с нами. У офицеров Хёца глаза не на жопе растут!
- Колин, ты ведь не последний человек при дворе герцога. Я слышал, тебя обещали сделать сенешалем. В тебе никто не заподозрит изменника, пытающегося перетащить на тот берег воропников врага. Ты можешь нам помочь!
- Да что тебе до них, Яра?! Ты же одиночка, Изгой! Ты всегда был один! В тебе нет и половины их крови… что смотришь? есть? есть, да? Ну, а если и есть - все одно, к нам ты ближе, чем к ним! Брось их! Одного тебя я возьму.
- Нас восемь, Колин. Возьми всех.
- Хогон тебя дери, Яра! Я не могу! Не мо-гу! Я везу важный груз. Бумаги, понимаешь? Закладные за землю, долговые обязательства, гномьи векселя, расписки, договоры уступки, отступные… С этими бумагами герцог заставит южных баронов признать свои права на эти земли, на Нумию и Лэрду, и война закончится. Король не сможет более оставаться в стороне, как бы не играла на руку эта усобица. Ему придется сказать свое слово, иначе слабость короны, о которой пока говорят шепотом, станет доказана наглядно. Он вмешается. И мечи вернутся в ножны, а мужики - к пашням. А ты хочешь, чтобы я так рисковал, таща тебя и твою банду?!
- Колин, мне больше нет дела до политики! Я хочу вернуть Дуннаку сына и занять свое место в клане. Не больше… и не меньше. Я устал быть Изгоем.
- Ты не такой, как они! Тебя не примут.
- Я также не такой как вы. И вы меня уже не приняли.
- Я…
- Помоги мне, Колин. Я до последнего не хотел напоминать, что ты мне должен…

Черный Капюшон снова ушел в лес, и Жирный вернулся.

На его плоском, одутловатом лице читались одновременно озабоченность и решимость. Рогвену не нравилось это выражение. С таким идут предавать того, кому до последнего момента были верны. С таким негерои выходят на подвиг, достойный только Героя. Гибнут, конечно, глупцы, сгорают как стружки, но, случается, их имена врезаются в память.

Дурацкое выражение. Еще более дурацкое, чем кольчужная сетка, которую толстый носил на своей голове, прикрывая не то череп от удара, не то редеющую шевелюру от насмешливых взглядов.

- Рогвен, у меня хорошие новости. - своим противным, одновременно тонким и сипатым голосом брякнул Жирный.

Хорошие новости? По твоему виду не скажешь, жирдяй!

Гальт промолчал, смахивая стружки в огонь. Здорово все-таки горят.

Странно, но подобранные в пути женщины впервые за сегодняшний вечер притихли, словно пытаясь услышать, о чем говорят толстый граф и бритоголовый, татуированный синим и красным сотник, столкнувшиеся у костра. До этого галдели, как стая чаек на взморье, и унять их было не легче, чем приливную волну, упорно и безнадежно штурмующую берег.

Рогвен против воли скривился. Здешние женщины совсем не похожи на женщин Кивары - Гальтии, как называют ее чужаки. Они слабы, податливы, мягки. Как глина. Что захочешь, то и слепишь. Не понравится - смешаешь и слепишь по новому. Они не будут разъяренными волчицами биться подле своих мужчин, если враг придет, чтобы разрушить родной кров. Они не вонзят себе нож в сердце, не перережут горло, не перегрызут зубами вены, лишь бы не достаться чужому, не узнать ярмо неволи, не превратиться в насилуемых рабынь, в бесправный живой скот. Они даже не особо сопротивляются, когда его, Рогвена, воины тискают их возле на тяп ляп починенных телег. В этих землях, ежегодно переходящих от одного барона к другому давно забыли вкус и цену свободы. Людей приучили быть зависимыми, покорными, забитыми. Так всем проще.

Ненавижу! Зачем я тащу их с собой? Почему не брошу? В Тинкате их все равно перепишут и продадут - как скот. Всем гуртом или поштучно. Зачем мне лишний риск? У меня задание… важный приказ…

- Их восемь, слышишь, сотник? И все из Хадахорна! Представляешь, как нам повезло! - втолковывал Жирный.

Радости в его голосе было не больше, чем в вое киварийских труб, провожающих в последний путь ладью с телом доброго воина. Если уж ему такое "везенье" кажется сомнительным, что там говорить… Рогвен даже не был уверен, что Жирный убеждал именно его. Себя, наверное, тоже. Ох, не нравится мне это! Утра и Уран в свидетели - не нравится!

- Восемь паладинов из Хадахорна. До самого Пинкета не надо будет бояться мелких шаек и мародеров.

Восемь. Черный Капюшон уже сам по себе внушал тревогу и сомнения, а уж коли он сам-восемь! Не-е, надо давать от ворот поворот.

- До Пинкета мы и без того доберемся! Два дня ходу - даже со всем этим бабьем. Здесь уже по большей части нечего бояться. Переправу удерживает барон Хёц, и враги вряд ли крутятся поблизости.
- А потом? За Пинкетом? Восемь отличных бойцов, Рогвен. Восемь мастеров клинка! Помнишь, две ночи назад вокруг стана крутился волкодлак? Больше не надо будет бояться. От Черных Мечей Хадахорна нечисть бежит, как от серебра! Они возьмут смехотворную цену… по правде говоря, им всего-то нужно переправиться на тот берег!

Жирный упорно настаивал на своем. Спорил, сипел, смахивал с кончика носа капли пота. Вечер, конечно, был душный, а граф - толстый, но чего так-то потеть? И воняет от него…

Врет, не иначе - врет! Какой у него интерес? Что пообещал ему Капюшон?

- Я говорю - "нет", Колин! Пусть как хотят, так через реку и переправляются. Вон, дракона пусть поймают и на нем летят через реку. Хадахорнским черномечникам это сделать - что в лужу пернуть! А мне они не нужны.

Рогвен вбил в Жирного взгляд - тяжелый и острый, как боевое копье уранийского нигеала. Тот с неприятным сипением втянул воздух, положил пальцы на обух боевой секиры и визгливо возразил.

- Да ты не понимаешь, дери тебя Хогон! Не понимаешь! У тебя осталось семь латников. И девять стрелков! Плюс двое раненных, которые, может, и способны взять оружие в руки, но в бою не протянут и десяти ударов сердца! Обычная разбойничья шайка может покончить с твоей "армией", сотник, одним ударом! И кто тогда защитит архив ересиарха? Набранное тобой по лесам бабье? Или Уран специально спустится на землю, чтобы разогнать наших врагов молниями из своей небесной задницы?

Жирный размахивал руками и говорил так пронзительно и громко, что слышно его было на всех концах небольшого лагеря. Чуя ссору двух главных мужчин в этом небольшом отряде, обездоленные бабы сбились в испуганную шепчущуюся кучку, прижимая к себе детей и нехитрый скарб, что сумели прихватить с собой и не бросили, мыкаясь по лесам. Мужчин на пути отряда почти не встретилось. Кого не забрали в ополчения, того убили, разоряя деревню.

- Иди в жопу, Колин! - четко, разделяя слова нарочитыми паузами, произнес Рогвен. - Мне не нужны твои хадахорнцы! Я доставлю бумаги без них. Сам.
- Это ты иди в жопу, варвар! - в тонком и вместе с тем сиплом голосе зазвенел металл. - Я поставлен герцогом во главе этой миссии. Ты командуешь своими головорезами, посылаешь их на драку и все прочее, но куда им идти и с кем - решаю я. Хадахорнские паладины пойдут с нами! До Пинкета - и дальше, покуда согласны будут. А ты, будь добр, заткнись и отдери-ка лучше своих кобелей от бабья. Небось, пока мы до Тинката доберемся, у каждой подобранной тобой холопки будет заделан бастардыш.

Глаза Рогвена остекленели, позвоночник прошила стальная проволока, в напружиненных мышцах заворочалась недобрая сила. Любой кивариец не выдержал бы и до половины подобной тирады - снес бы хулящему голову и бросил ее в муравейник, чтобы трудолюбивые мураши очистили череп от кожи и содержимого. Если написать на оголенном черепе проклятье и хранить его не предавая воде, земле и огню, душа обидчика не найдет покоя и будет вечно мучиться, преследуемая демонами… Лет двадцать назад Рогвен Коду Комак из рода южных Комаков так бы и сделал. Но сейчас он уже был больше северянин, чем гальт. Он научился терпению. Север остудил жаркую кровь солнечной холмистой Кивары.

Я стал наполовину как Колин. Только не такой жирный.

Поэтому Рогвен не вытащил меч, не полоснул по толстой, обрюзгшей шее, смахивая с широких, но женственно мягких, покатых плеч круглую голову в дурацкой кольчужной сетке. Он просто плюнул, метко угадав на носок графского сапога. И, отшвырнув кургузый сосновый обрубок, отвернулся.

Колин ап`Байо гордо задрал голову и пошел прочь, подбоченившись, не снимая руки с навершия своего боевого топора. Как же, граф, будущий сенешаль… индюк надутый...

Женщины испуганно зароптали, а дети начали плакать и вжиматься в матерей, когда из леса к лагерю потянулись черный, бесформенные фигуры в просторных плащах с капюшонами, надвинутыми не то, что до носа - до самого подбородка. Паладины? Рогвен фыркнул и машинально ощупал амулет, спрятанный за кольчужным воротом. Больше напоминают колдунов в тогах.

Хогон! Не нравится мне это! Ненавижу…

- Я думал, ты сейчас на Востоке.
- Не сподобился, как видишь. Хотя там наверное, было бы легче. До земель Велены Дугримм Ужасающий со своими ордами не дошел, а значит, там нет такой ненависти…
- Здесь она тоже потихоньку улегается. Время, знаешь ли, лечит и все такое. Если бы они еще не выходили из своих Пустошей.
- Если бы да кабы… В Сагахагриммах не мед, а мой народ тоже хочет выжить.
- Твой народ? Этих… эту саранчу ты уже называешь своим народом?!
- Я не хочу это обсуждать. Не мы с тобой создавали этот мир, кроили его карту, расселяли народы. Нам ничего не изменить.

Оба молчат. Молчание струится меж ними, как медленная вялая река, подхватывая падающий на ее поверхность мусор - шум ночного леса, мерный ропот часовых у костра, беспокойные вскрики несущиеся из темноты, сонное бормотание людей.

- Ты сильно пополнел, Колин. Да что там! Ты стал просто жирным, дери тебя Хогон!… чего сморщился-то? Правду говорю…
- Тот удар копьем, пониже кольчуги… под Красной Ругой, помнишь? Глупо все вышло. Ведь уже не было, кому бить, а мне досталось. Хм… сначала я пытался что-то сделать. Извел уйму золота на колдунов, магиков, знахарей, целителей. Думал, вернут все, восстановят, снова смогу… Ну, смекаешь, о чем я? Не восстановили. Шарлатаны сраные! Ни хрена не восстановили, даже оправляться приходится через вот эту вот серебряную трубочку! Потом то ли деньги кончились, то ли желание возвращать что-либо пропало. Когда думаешь только одной головой - проще. В стократ проще. Нет глупых мыслей и сумасбродных желаний. Вот только жир нарастает, как чешуйчатая броня на драконе. Рыцарь-кастрат - смешно?
- Нет. Может и мне себя шарахнуть промеж ног? Иной раз так припрет - аж невмоготу. А какая с таким согласится? Даже не каждая шлюха - за деньги. Как рожу увидят - криком заходятся.

Саркастическая усмешка. Понимающая улыбка.

- Ты все время лицо прячешь. Даже от меня.
- Привычка. Я всю жизнь прячусь. Сколько живу - столько в тени. Был маленьким, думал - стану сильным, смогу смотреть открыто, в глаза… Ошибался. Я заложник теней. Я всегда смотрю либо в землю, либо исподлобья. Потому что - Изгой. Даже когда кругом люди, я все равно один. Этот капюшон… он отрезает от всех остальных. Тем, кто со мной сейчас - проще. Выйдем в Сагахагриммы - сбросят свои капюшоны и забудут, что прятались. А я…
- Но почему с ними, Яра?! Почему с ними? Чего ты достигнешь с этой ордой, к чему придешь? Что тебя ждет? Ты мог бы остаться. Ведь есть же места, где тебя знают, уважают, ценят!
- Я кровь от крови моего отца. Они с этим могут примериться. И я кровь от крови своей матери. Вы с этим не примеритесь - никогда.
- Яра…
- Зови меня Джурал. Яра - Суровый, их прозвище. Возможно, скоро только оно и останется, а жаль. Джурал ад`Рах - хорошее имя.
- Джурал.

Сиплый и тонкий голос обкатывает имя, как волна гальку.

- Пять лет назад ты просил меня называть тебя не иначе как Яра.
- Я стал умнее. Стал беречь то немногое, что у меня есть. Я стал очень скупой.
- Оставайся здесь, Джурал. Такого силача и лихого рубаку как ты поискать надо. В любой дружине только рады будут! А рожа - что рожа? Ты, чай, не невеста, с лица воду не пить. Привыкнут. Мы же тогда, под Ругой, привыкли. Нет, правда! Выведи своих ублюдков и возвращайся! О тебе много наслышаны, тебя примут с почетом, как бы то ни было… а злые языки всегда можно заткнуть.
- Ха!… с почетом. Знаешь, в чем основная проблема? Они - смогут забыть, что я человек. Вы - нет. В этом большая разница. А я устал прятаться под капюшоном… ты должен меня понять.
- Жаль. Но - как знаешь.
- Я знаю…
- Рогвен понимает, что ты и твои спутники - не те, за кого себя выдаете.
- Чтобы сообразить это, особого ума не надо. Надо всего лишь быть достаточно осторожным. Только ты и держишь этого гальта в стороне от нас… Говоришь, это он собрал всех этих женщин и заставил тащить их с собой?
- Угу. Дурак. Чего он этим добьется? Все одно герцог по возвращении разделит их и раздарит своим вассалам - на каждый лен по пяток, как овец. А там, лет через пять-шесть очередная заварушка начнется. Снова пожгут избы, погонят по лесам, оттрахают, кого поймают. В мире ничто не меняется. Ведь и пять лет назад, когда мы вместе крошили Стагаст, так было, и еще пять лет до того, и еще… Ничто не меняется. Это мы - стареем, набираемся ума. Но когда его, этого ума становится достаточно, нас остается уже слишком мало, чтобы все менять, и мир двигают дальше молодые. Такие, какими мы были пять и еще пять раз по пять лет назад. По старому двигают.
- Ты богов забыл.
- А когда они вмешиваются? Наблюдают и морщат светлые лики. Я уже и поминать богов-то стал только по привычке.
- Он не дурак, твой гальт. По крайней мере, эти женщины выживут. И обретут какой никакой кров. Для них сейчас это самое важное. Именно - сейчас. А потом - это еще когда будет. Он хороший человек. И солдат тоже хороший. Гальт - и при этом хороший солдат. Не думал, что такое возможно. Я видел его родичей в бою, сущие демоны. Яростные, лютые вояки, но дисциплины никакой. Даром что ли Империя била их несколько веков кряду! Но он - хорош.
- А в душе - все одно варвар! Надвинь капюшон, Яр… Джурал. Сюда идет - осторожный наш.

Маленькие серые ослики с трудом, устало и уныло, однако ж, без натуженной тяжести крутят колесо. Вращают барабан паромного кнехта. В каждом шаге - выверенная доля усилий, ровно столько, сколько нужно, чтобы провернуть колесо. Каждый стук копытца по досчатому настилу сокращает расстояние до другого берега. Ослики это знают. Главное соотнести свои силы с количеством этих стуков. Одно должно кончится раньше другого. И не дай ослиный бог, если это будет первое. Тогда - шкура на барабан, а туша на дно, на корм рыбам. Это в лучшем случае. Надо ворочать колесо. Размеренно. Вкладывая в каждый поворот ровно треть от общего усилия. Две других трети добавят товарищи по ослиной каторге.

Старый, просмоленный канат удавом обвивается вокруг кнехта. Кольца жестко обнимают барабан, трутся об него, полируя дерево просмоленной пенькой, и распускаются, продвинув плот на положенное расстояние. Кольцо наворачивается за кольцом. И распускается также - кольцо за кольцом. В этом есть что-то от бесконечности.

До берега уже недалече. Люди терпеливо ждут. В центре плота, вокруг телег, сгрудились женщины, настойчиво удерживающие возбужденную переправой детвору. Малышне, привыкшей к каждодневным переходам, к потере крова, к соседству мрачных вооруженных людей, здесь очень интересно. Обязательно надо добраться до края парома, заглянуть в бурлящую воду, поболтать в ней руками и ногами. "Водяник утащит!" - пугают матери. Дети верят. Но к краю плота тянет с необоримой силой. Почти также как тянет к сопровождающим их воинам - пощупать кольчуги, примерить шлем, потрогать меч, если повезет, если какой вояка расчувствуется - постреленок! дома такой же бегает! - подержать в руках настоящий боевой кинжал, или попробовать натянуть лук.

На плоту все интересно.

Интересен мрачный бородатый паромщик с пузом необъятной величины. Кто-то слышал, как ландскнехты между собой переговаривались, мол, в такое брюхо бочонок эля вместить - раз плюнуть.

Интересен вращающийся барабан, с деревянным стоном наматывающий на себя косые кольца старого грязно-коричневого каната, и тут же сбрасывающий их, словно змея старую кожу. А если сломается, что будет? Куда унесет плот? Вдруг в море! Было бы здорово!

Интересны ослики. И где таких взяли - маленькие, серые, как мыши, уныло-покорные, забавно стучащие по доскам копытцами. И как они втроем двигают эту громадину?!

Интересны новые воины, погрузившиеся на паром вместе с ними. Эти - настоящие герои! Гладкие, не исхудавшие, как наши, лица отмыты от въевшейся грязи, у кого-то даже гладко выбриты. Доспехи начищены, блестят. Тускло, правда, но блестят. Плащи аккуратно заштопаны…

Единственное место, куда не тянет на плоту - дальний край, где сгрудились темные. Хотя они-то - самое интересное из всего, что встретилось на пути.

За два дня совместного перехода никто не видел лица хоть одного из восьми. Капюшоны надвинуты на самый подбородок, плащи стелятся черными крыльями, скрадывая фигуры. Это вообще люди ли?! Плащи черных никогда не то, что не снимаются, не распахиваются - даже в полдень, когда все ландскнехты с остервенением ругают жару и чешут мокрую грудь под кольчугой (бритоголовый командир с изукрашенным лицом запрещает снимать доспехи на марше).

Никто никогда не приближается и не заговаривает с черными. Только толстый рыцарь со здоровой секирой и тонким и одновременно сиплым голосом, главный господин в отряде. Он всегда подходит и говорит только с одним из восьми - самым рослым и крупным. Говорят они очень тихо и подолгу, и бритоголовый варвар-командир, глядя искоса, тихо ругается на незнакомом языке.

Черные идут вместе с ними, но как бы отдельно. Своим путем.

Матери говорят, что черные - не злые, а как раз наоборот. Что это доблестные рыцари из далекого полусказочного Хадахорна. Те самые, Убивающие Зло Черными Мечами. Говорят так, и тут же шепчут отводные молитвы и спешно осеняют себя знаком Всеблагого.

Возле черных любопытство смолкает, заглушаемое сверхъестественным страхом.

- Тьфу! Из Хадахорна они, как же! Да чтоб меня подбросила, да об землю треснуло! Рогвен, ты какого демона тащишь с собой незнамо кого? А попадись тебе на переправе другой сотник, чего бы делал, едрить тя? Как переправлял бы их на пароме - без ярлыков и подорожных? Я меж прочим до сих пор не знаю, не вернее ли было б тебя взять под белы ручки, да в яму, а этих восьмерых скрутить и запытать - не соглядатаи ли!

Плевок за корму, в струящуюся за плотом в воду.

Река брезгливо слизывает его со своей поверхности, шумит, бурлит, шепчет… грозит человеку за его неуважение.

- Жирный с ними шашни крутит. Он их с нами и тащит. А Жирному герцог доверяет всецело - как и мне. Поэтому именно нас и снарядили в эту, как ее экск… эск… эскпедицию! К тому же Жирный - будущий сенешаль.
- Но пока еще - нет! Хрен он собачий пока, а не сенешаль! Занюханный графишка…
- Тише, услышит.
- А ну и пусть слышит. Я вассал барона Хёца, чего мне бояться? Может потом он и будет здесь силой и кулаком, но пока еще я хозяин на переправе, и мне решать, кого этот кастрат может таскать через мою заставу, а кого нет! Я зуб ставлю, что в них от хадахорнских черномечников не больше, чем во мне от прекрасного принца… - (задумчиво, после короткой заминки) - Хотя кто его знает, про принца -то… мамка ить при дворе крутилась, едрить ее!
- Говори насчет них с Колином. Будешь вязать черных - пальцем не пошевелю, чтоб помешать… но и помочь - тоже! Мне люди дороги, ты ведь своих дать отказался.
- Че, думаешь, не сподоблюсь? И не таких в драке вспять оборачивал!
- А оно тебе надо, Бук?
- А хер знает. Может и надо… душа, по правде говоря, не лежит связываться. Да и воинов недостаточно взял. Таким количеством без крови восьмерых не заломать, а ты, вот, отнекиваешься.
- Мне дело справить надо. Каждый меч на счету. До Тинката еще дней пять топать. И все - лесом.
- Брось баб и телеги - за три доберешься. Дались они тебе, эти коровы. Оставь здесь, при заставе. Мы никого не обидим… чай каждой достанется, никого не обойдем. Клянусь Логом-Бабником!

Смешок. Дружеский удар по плечу.

- Твоих-то орлов, небось, на всех и не хватает! Не, я серьезно. Харчей хватит, голодом морить никого не буду, опять же обхождение. И тебе проще будет.
- Не надо, Бук! - (устало) - Хватит об этом. Довезу женщин до города, и что с ними будет дальше - не мое дело. Но пока - не лезь. Под моей опекой.
- Дурья у тебя башка, гальт! Че взвился-то? Арбалет ни дать, ни взять. Щас, едрить тя! выстрелишь! А было б из-за чего! Из-за юбок!
- Ладно. Забыли.

Молчание. Пауза тянется так долго, что воздух начинает звенеть от недосказанности. Надо что-то произнести, спросить, ляпнуть - просто, чтобы разрядить ситуацию.

- Интересно, мечи у них и в самом деле черные?
- У кого?
- Ну, у паладинов этих, дери их Хогон! В самом деле, черные, или все брешут?
- Бук, ты же только говорил, будто не веришь, что эти черные из Хадахорна.
- Ну, говорил. Я в последнее время много говорю не по делу. Мечом побрякать, Урана потешить, не дают, так хоть языком помолотить. Устал уже задницу здесь на реке студить. Хоть бы скорее Хёц с дружинами из Гебы и Таракии подошел. Тогда, наконец, к Лэде двинемся, осаду снимать. Все развлеченье будет, едрить мя!
- От добра добра… сам знаешь…
- Да ну тебя, гальтская морда! Совсем нудный стал. А еще варвар… Я то вашего брата немало повидал, когда наемничал на Западе. Во дикие-то, рожа в краске, глаза горят, голой грудью на копья. А ты… у тебя мать часом по пограничью грибочки-ягодки не собирала?
- Закрой пасть, Бук, а то искупаешься… Или головой ударишься. Больно.
- Ха! Враз вспылил, едрить тя! Кровушка-то горяча? Ладно, ладно - мир.
- Снова молчание. Шорох воды, обнимающей плот. Берег уже совсем близко. Ландскнехты барона Хёца, дежурящие на нем приветственно машут руками, готовятся принять причальные концы и закрепить их. Вдалеке грызет небо зубами-кольями деревянная стена Пинкета.
- Гальт.
- А?
- А все-таки интересно, у них мечи - черные или нет. Ты-то сам видел?

Вздох.

- Видел. Успокойся, Бук. Черные. Все, как рассказывают старики.

Нет, боги меня таки не любят! Пальцы сжимают рукоять короткого увесистого меча до костного хруста, ременная обмотка впивается в кожу, срастается с ней в одно неразрывное целое. Меч - как продолжение руки. Так отец учил. А отца - дед. А деда… Иначе бы не издевались так надо мной! Пройти через все беды и напасти, с честью выполнить сложнейший приказ, положить чуть не сотню добрых рубак и выжить самому, чтобы… Где взор Сиграла-Правдолюбца?! Это просто… не честно!

Почти статичная сцена.

Свора на свору. Точнее свора на стаю. Да, так точнее будет. Полсотни против двадцати… И еще баб. И детей.

На самом деле, безусловно, движения в этой сцене хоть отбавляй. Никто не стоит на месте, даже тот, кого страх, морозя кровь, силится забить в колодки оцепенения. Дрожат руки, увеличиваются глаза, нервно облизываются пересохшие губы. Это у одних. Мечутся в руках мечи, топоры, копья, рогатины, дубины, изрыгают ругательства и хулу распяленные криком рты. Это у других. Дополнительным штрихом накладывается вой женщин, прижимающих к себе детей, храпенье нерешительно переступающих лошадей, которым передалось предчувствие кровавого исхода. Но при этом есть что-то до поры неподвижное, растекшееся по воздуху от одного участника-мазка этой картины к другому.

Преддверие.

Роковой момент, растянувшийся на долгие удары сердца. Рубеж, на котором затоптались десятки людей, прежде чем решиться и прыгнуть навстречу друг другу, чтобы начать резать глотки.

Знакомый момент.

Рогвен из рода южных Комаков переживал такое не раз.

Две группы людей, сбившиеся в многопалые, многосуставчатые кулаки, сейчас охватывала невидимая скорлупа - скорлупа ожидания. Нуден легкий толчок, чтобы она вдруг надкололась, в мгновение ока оказалась опутанной паутиной трещин и трещинок… и рассыпалась на осколки: яростные, кричащие, рубящие друг друга в куски.

Сейчас будет этот толчок. Рогвен почуял его шестым чувством - вот сейчас! и чуть расслабил пальцы - костенеющая хватка губительна для бойца.

- Слышь, служивые! Забирайте телеги и коней и валите своей дорогой! Баб токо оставьте!
- Баба давай, сама мала уходи!
- Подгоняй сисятых, и уходите, братва! Нам лишней крови не треба!

Двадцать на полсотни.

И бабы.

И дети.

Оставить женщин - и уходить. С бумагами. Можно даже увезти с собой свой маленький обоз. Оставить женщин - и задание будет выполнено. И смерть без малого восьмидесяти парней, гниющих сейчас по лесам и болотам, будет не напрасной. Какой простой и правильный выбор!

Двадцать на пятьдесят. Дворовые псы против волков. Нет, не волков - одичавших собратьев, растерявших в мытарствах долг, совесть, родину, веру. Война всегда отрыгивает таких вот по темным закоулкам. Но кто бы мог подумать, что придется встретится с бандой мародеров и разбойников за два дня пути до Тинката?

Точно, боги меня не любят. Эта их насмешка! Ненавижу.

Меньше, чем двадцать на больше, чем пятьдесят. А потом женщины все равно достанутся победителям. Тем, кто выживет. Из полусотни конечно. И обоз. И бумаги. А твои кости расклюют вороны - вдали от родной Кивары.

Рогвен оглянулся на своих людей. Стоят. Луки натянуты, щиты подняты, мечи жадно целят в темные корчащиеся фигуры. В глазах - мутная решимость, густо перемешанная с усталостью и обреченным ожиданием. Будут драться. Если за них решат, что драться надо. Не побегут. Но если драться не придется, опустят мечи с облегчением. А шансов - немного. Да что там кривить душой! Нет шансов!

Тогда почему готовы драться? Баб отдать проще: не жены, не сестры, а если кто кого и успел потискать за время пути, то это ничего не значит. Воин в походе на все, что ходит косится. Свою третью нужду справит - и хоть трава не расти. Наше дело не рожать, сунул, высунул, бежать!

Рогвен покосился на Жирного. Стоит. Рыцарь-евнух нервно тискал рукоять своей секиры, приставленной к ноге. Стальная бахрома кольчужной сетки приклеилась к пухлому, липкому от пота лицу. Почуяв на себе взгляд гальта, Колин едва заметно покачал головой. Не надо.

Он был прав, этот Жирный, оно и понятно - граф, государственный муж, будущий сенешаль. Какие к Хогону бабы, когда судьба целого герцогства в неопределенности?! Главное доставить бумаги ересиарха в Тинкат! Чтобы у короля были развязаны руки, чтобы он смог, наконец, вмешаться и дать мир этой истерзанной междоусобицами земле. Мир и спокойствие для всех… кроме трех с лишним десятков этих вот баб и их ребятни.

Рогвен еще раз оглянулся, ища взглядом черных. Стоят. В стороне. Сбились в кучу, под плащами не видно оружия. Пугающие и безразличные. Мы сами по себе. Не трогайте нас, и мы никого не тронем. Нам нет дело до этих. Нам просто нужна была переправа, а потом было удобно идти вместе по свежепроторенной дороге. Но теперь - все. Милостью Утры недавние "благодетели" выберутся из беды сами.

Рогвен Коду Комак скривился.

- Мы сами по себе. Не трогайте нас, и мы никого не тронем.
- Не надо.
- Сотник скажет - будем драться.
- Баба давай, сама уходи!

А бабы здесь совсем не такие, как в Киваре. Не будут ранеными волчицами биться за своих детенышей. Не будут бить себя ножом в сердце, резать горло, зубами грызть вены, чтобы только не попасть в чужие, жадные, похотливые руки. С верещанием и визгом лягут под победителей, моля богов об одном - только бы сохранили жизнь. В Киваре таким не доверят рожать детей от настоящих воинов. Только от рабов.

- Уходи! Уходи, воина! Баба давааай!

Слабые женщины. Без мужчин - как виноградная лоза без опоры.

Он решает. Он должен дать толчок, чтобы скорлупа ожидания треснула, рассыпавшись на осколки.

- На, выкуси!

Какой простой и правильный выбор!

Стрелы коротко хлестнули по воздуху и со шлепками увязли в телах, со стуком - в щитах. Упал кто-то там, упал кто-то здесь. Через трупы перешагнули, перепрыгнули - и понеслась! Вспенилась кровь, железо распробовало жаркую солонь на вкус и запело, захлебываясь голодным восторгом.

Удары, выпады, пинки, хрипы, топтание на месте. Шаг назад, шаг вперед. Мягкое сопротивление поражаемой плоти.

Привычная воинская работа.

По сути, воин - тот же ослик. Толкает и толкает свой ворот, тянет лямку, накручивая на барабан кнехта кольца лет. Кто-то неизбежно теряет проницательность и силу - не соизмеряет количество сделанных ударов копытцами с тем, что необходимо сделать, чтобы дотащить паром до берега. Тогда его шкура идет на барабан, а тушка - на дно, на корм рыбам… или, как здесь, на просеке, на расклюй воронью. Это в лучшем случае.

Ослиная работа - война. Это в сказаниях, песнях бардов и вагантов есть место героям и подвигам - жеребцам среди осликов. Но такие не часто встречаются. А жизни все горят, как сосновые стружки.

Хрясь! Хрясь!

Щит добрый, удар держит. Только червленая краска летит. Рука Рогвена движется отрывисто и быстро - садит ответные удары коротко, зло и точно. Короткий киварийский клинок листовидной формы, уже не один десяток лет служащий южным Комакам тоже делает свою привычную работу. С чавканьем входит в плоть, распарывая клубки мышц, отворяя путь алой квинтэссенции жизни. Чмяк! Это третий!

Хрясь! Хрясь!

Чмяк!

В подмышечную впадину - на подъеме, снизу-сбоку. Хороший удар, верная смерть. Четвертый. Рядом ухает, опуская секиру Жирный. Красный веер возникает то слева, то справа от него. Те, кто бросаются на будущего сенешаля кричат. Сначала, чтобы впихнуть в себя необходимую для встречи с этой устрашающей секирой смелость, а потом - просто, испуская боль, кровь и жизнь. Молодец, граф! Жиром заплыл, а не растерял ни сноровки, ни сил. Эко гвоздит.

Если мы не дадим разделить нас, еще есть шанс отбиться. Дрогнут, не выдержат, потери большие…

Нету шанса.

Ничего больше нету.

Громила - выше самого рослого из оставшихся в стороне черных, с воплем вклинивается между людьми Рогвена, чудовищными ударами боевого молота расколов сразу два щита. Боги, ну и силища! Троллья кровь, не иначе!

Рогвен выпадает из общей свары, теряет плечо своего ландскнехта, и его тут же атакуют с трех сторон. Спину прикрыть некому, приходится пятиться, пятиться. Сзади орут женщины, кто-то бросается бежать в лес, кто-то уже катается по земле, вырываясь из лап разбойников. Схватка закончилась. Это агония.

Хрясь!

Один из ремней щита лопается, и отражать удары становится вдвое сложнее. Щит уже не столько помогает, сколько мешает. Сбросить бы его, да времени нет. Вот и все. Славная была драчка! Жаль, некому будет рассказать в Киваре, на племенном тинге, как погиб последний из рода южных Комаков! Ах, как жаль! Но боги все видят, они оценят. Сверху, должно быть, хорошо видно.

… Он поторопился.

Черные ударили мощным кулаком. Слаженно и страшно, рассыпая вокруг себя дождь искр, алых брызг, криков, отсеченных конечностей, выбитых клинков, перерубленных копий. И мечи у них были не черные, самые обычные - серая сталь и синее железо. Да и то не у всех - у одного палица, у другого топор на длинной рукояти, третий крутил "утреннюю звезду".

Жуткие, похожие на демонов в своих черных, трепещущих крыльями плащах, они врубились в начавшее распадаться на отдельные драки человеческое месиво могучим мечевым ударом, рассадив меж ребер мясо так, что сила, отвага и жизнь тех, кого было больше полусотни, стала утекать слишком быстро.

Крики боя сменились воплями бойни.

Мародеры побежали. Сначала один, потом другой. Потом побежали все. Крича, воя, зажимая на бегу раны, топча упавших, запинаясь, падая, растягивая связки, вывихивая ноги. Страх всегда подстегивает неоправданно сильно. Загоняет в мыло.

… Черные не были черномечниками Хадахорна. У них были обычные мечи - серая сталь и синее железо. И двое из них остались лежать на земле, и капюшоны впервые оказались ненатянутыми до подбородка. Серо-зеленая кожа, чешуйки, похожие на сосновые, что липли к пальцам с кургузого обрубка ветки, раскосые глаза, выдающиеся над губой клыки, плоские носы.

Поняв, что Рогвен, да и другие теперь все знают, старший из восьми (шести, их теперь только шесть), самый неистовый и умелый в бою, сдернул с головы забрызганный кровью капюшон и холодно взглянул в глаза гальту.

С ним было еще хуже. Он наполовину был человек.

- Значит, Джурал ад`Рах? Тот самый, знаменитый Изгой?
- Другого нету.
- Заткнись, Колин, я не с тобой разговариваю!
- Следи за языком, гальт, я…
- Да знаю! Будущий сенешаль и большая затычка для каждой задницы в этом герцогстве! Заткнись! Я не с тобой разговариваю!

Тяжелая, перевитая узлами мышц рука успокаивающе падает на покатое, мягкое плечо. Четыре коротких толстых и сильных пальца. Кожа в мелких трещинках и чешуях. Ногти короткие, плоские, почти.

- Да, я - Изгой. Сын Ваджарга Кратса, вождя Чернозубых и Ралы ад`Рах, воительницы из Андулаза. Бастард и ублюдок.
- Изгой… полукровка… полуорк. Ты тащил со мной целую ораву косоглазых! Тащил, зная, что герцог отдал приказ истреблять каждого орка, объявившегося на его земле! Истреблять их. И каждого кто посмеет помочь предателям-нелюдям словом или делом.
- Клан Темных Холмов не участвует в заговоре южных баронов. Их обманули. Сына вождя держали в заложниках, чтобы Дуннак Неистовый пригнал орду к берегам Иеды, создавая впечатление, будто хочет переправиться по бродам и пройтись набегом по пограничью.
- … оттягивая на себя тем самым силы герцога!
- Нашествия бы все равно не было. Совет кланов не позволил бы Дуннаку нарушить перемирие. Орки не покинут Сагахагриммы. А теперь, когда сын Дуннака на свободе - и подавно.
- Заткнись, Колин! Герцог все узнает - от меня лично… для твоего же блага надеюсь, он не сочтет тебя изменником. Ты ослушался приказа, помог врагу! Ты… "будущий сенешаль"!

В голосе гальта звучит презрение и горечь. Злобы в нем нет.

- Чего ты разоряешься, Рогвен? Все уже сделано. Джурал сейчас же уведет своих сородичей в Пустоши, и Дуннак уже через три-четыре дня уберет свою орду с берегов Иеды. Тогда граф Никос перебросит свою дружину сюда, соединится с Хёцом и основным войском герцога. Все складывается как нельзя хорошо!
- И потом, что ты сделаешь, гальт? У тебя осталось меньше десяти человек, а нас - шестеро. И я - Джурал, известный, как Изгой, Злой Мечник и Яра. Тебе не выполнить все приказы герцога, солдат, извини… А мы уже уходим.
- Стой! Стой! Хогон! Не смей поворачиваться ко мне спиной. Эритас, лук и стрелы! Стой…

Скрип тетивы, треск сгибающихся плеч лука, неслышный шорох стрелы по деревянному ложу. Мерные шаги удаляющегося полуорка. Шелест объемного черного плаща.

Как крылья демона. Ох, и ненавижу…

- Успокойся, Рогвен. Это не враг, ты же сам видишь. Все уже кончилось. Они уходят… могли бы уйти раньше. Для них так было бы лучше. И никто бы ничего не узнал. Мертвым - плевать.

Звон тетивы. Брошенный лук прыгает по мокрой траве. Стрела вертится в пальцах, тыкается в мякоть ладони, оставляя на коже белую точку.

- Ладно. Пусть уходят… Все равно, ничего не изменить. А нам надо довезти бумаги. Да пошел ты со своим луком, Эритас. Ничего с ним не сделалось! Иди раненным помоги. И заткни баб - от их воя уже голова раскалывается. Тьфу! Ишь, вышагивают, нечисть косоглазая.
- Чтобы освободить своего сына Дуннак дал Яре лучших воинов клана. А он провел их через заставы. На границе его многие знают - и те, кто за нас, и те, кто против. Многие должны ему. Я вот - должен. Был.

Тишина. Только женщины подвывают, отходя от пережитого ужаса, и слабо кричат, собирая тех, кто сбежал в лес.

- Хогон! Смотри, как руку рассадили! Кровь не унимается.
- Дай помогу. Надо перетянуть потуже. Когда кровь алая и ключом - повязки не помогут. Надо перетягивать выше раны, да потуже. И - к лекарю. Вот так…. Колин?
- А?

Чуть помедлив.

- Почему они вмешались? Почему не ушли? Ведь не их драка, не с руки было вмешиваться!
- А кто его знает! В Джурале больше от человека, чем кажется с виду. Просто не все хотят это знать. Да не тяни ты так сильно, образина гальтская! Пальцы уже ничего не чувствуют, посинели вот.

Где орки? Трупы вижу, где остальные? Мы спытали, мы все знаем! Где?!

Верховой вздыбил коня так, сильно, что едва не вывалился из седла. С трудом удержался в седле, цепляясь за узду и балансируя легкой пикой. Остальные всадники, горяча лошадей, гарцевали рядом. Поболее дюжины будет.

Предводитель - отпрыск дворянского рода был молод и безус, лицо его горело отвагой, в глазах светилась жажда - не то крови, не то подвига. Кто их разберет, вскормленную войной соколят. Когда убивать начинают раньше, чем ценить жизнь, во вкусе крови не чувствуется солонь. Напротив, сладка, как мед! И мир делится только на черное и белое. Врага надо рубить, обращать в бегство, грабить - по праву победителя! На войне все истины - простые, не требующие доказательств.

- Ну, чего молчите?! Отбились сами - герои! Герцог вас наградит. Но тут только двое косоглазых! Где остальные?!
- Ты кто, шустрый вьюнош? - сипло и тонко спросил Колин, баюкая в перевязи разрубленную до кости руку.
- Тавик Летийский! Вассал барона Хёца! Где орки, вашу мать?! Уйдут же!
- Не ори. Я - Колин ап`Байо, граф Тусский, Первый Егерь герцога Орвина. Мне нужны твои люди… и твои кони. С орками найдется, кому разобраться, заставы чай не пустые.
- Люди герцога уже идут сюда. Гонец из Пинкета давно сообщил о вас. Пятьдесят ландскнехтов и двадцать всадников. Достойный эскорт. А орками я хочу заняться сам. Не терпится пустить косоглазым кровь!

Конь заржал, проклиная всадника, немилосердно раздирающего ему пасть. Передние копыта забили по воздуху.

- Мне нужны твои лошади. - с нажимом произнес Колин. - Я…
- Да видали мы графьев и посолиднее! Я вассал барона Хёца и плевать хотел на твои хотелки, мессир ап`Байо! Где орки?… Эй, старая, ты куда кажешь? А ну еще раз. Смотри, карга, коли врешь, вернусь, сожгу как ведьму! За мной, парни! Подколем косоглазых, как свинок!

И только пыль столпом.

- Стой! - голос Колина сорвался на визг. - Стой, недомерок!

Пятнадцать на шесть. Конные против пеших. - будущий сенешаль не заметил, как Рогвен подошел сзади. - Это хуже, чем мы недавно… Побьют твоих косоглазых. Сгорят, как сосновые стружки. И никто не придет им на помощь. В черных плащах.

Он умолк.

Колин тяжело дышал, пот ручьями струился по его лицу. Липкий, дурно пахнущий. Не мужской пот. Так ведь и Жирный - не мужик… Рогвен плюнул, опустил голову и стал разглядывать комья земли под ногами. Хоть бы обернулся и в рожу мне дал… будущий сенешаль все же, не обидно будет.

- Глупо, как глупо! - прошептал граф, кусая губы.
- Я все не могу уразуметь, Колин. Почему они не оставили нас? Ведь не с руки! Сейчас бы уже далеко были. Да и балбес этот молодой на хвосте бы не висел - гонялся б по лесу за мародерами.

Колин ответил не сразу. Несколько долгих ударов сердца он молчал, глядя вслед Тавику и его ватаге, а потом вдруг резко обернулся к сотнику. Глаза были белые и безумные. Как две виноградины.

- Лошадь выпрягай!
- Что?

Колин бросился к телеге и начал рвать ремень, примотанный к наспех оструганной оглобле.

Помоги, твою мать! Мне одной рукой неудобно.

- Ты что задумал, Хогон тебя дери?! Да оставь нож, сейчас распрягу! Колин, ты чего?… Да, стой, Жирный! Погоди! Вот, бешенный… а еще на нас, киварийцев кивают! Эритас, распрягай лошадей. Эту кобылу и вон ту! Бадек, Сулла - снимите плащи с дохлых косоглазых. С обоих! Тащите сюда.
- Рогвен…
- Что я делаю? Опять… как с бабами? Зачем мне это надо?! Ненавижу…
- Да заткнись! Все ты понимаешь! Эритас - седла! Останешься за старшего до подхода эскорта. Смотри, чтоб жен… баб не обижали. Держи, граф! Надевай!
- Что делаю?! Мне надо крутить барабан, наматывать на кнехт… что я…
- Будет твоим косоглазым помощь! В черных плащах. Вот так, опусти капюшон! Пусть будет так, чтоб никто не мог знать, что ты - человек! Да и я - тоже. В седло! Вперед!