Все играют. Он перегнулся через заваленный учебниками письменный стол и выглянул в окно. Витька из соседнего подъезда, Сашка. Футбол. Сейчас Сашка им закатит. Издалека, с левой. Никто такой не поймает.

Он заёрзал на стуле, следя за тем, как его приятели пинают по двору потемневший от пыли и грязи футбольный мячик. Он бы точно взял Сашкин удар. Как раз плюнуть. Только вот уроки…

Как долго тянутся эти сложносочинённые предложения в домашке по русскому! Пишешь, пишешь, а они тянутся с одной страницы на другую. И примеры по математике. Коротенькие вроде бы, но так много. На выходные всегда в два раза больше задают.

А мячик всё носился и носился по сырой траве. И весеннее солнышко озорно подмигивало из-за занавески. Новые кроссовки стояли в прихожей. А он должен был сидеть дома все выходные и заниматься. И нельзя даже посмотреть на то, как играют. Отвлечёшься, наляпаешь ошибок, а завтра поставят двойку. Двойку сейчас никак нельзя получать. Конец четверти. Выпорют.

Он, конечно, понимал, что папа даже с ремнём остаётся папой, но…

Сашка забил семь с левой и ещё два с правой. Витька один, головой, а потом дёрнул за косичку Варюху, и убежал. А он сидел и аккуратно выводил на клетчатых листах непослушные цифры.

Семён покачал головой. Не те мысли. Ох, не те. В подобных случаях полагается думать о другом. В голове должен вертеться зелёно-голубой шарик. На нём, на зелёных кусочках, должны стоять люди, множество людей. Они воздевают к небу руки, грозят кулаками и проклинают. Проклинают его. Но гораздо больше должно быть тех, что благодарят. Благодарят и не знают, что благодарят его, Семёна Кузнецова. Не знают и за что. Если бы знали, тоже проклинали бы. Знание – благо. Незнание – иногда ещё большее благо. Меньше знаешь – лучше спишь, больше ешь, с аппетитом, и на проходящих мимо женщин заглядываешься, как и положено. А учёные все чокнутые. Большая часть с полдороги к Нобелевской премии сворачивает на тропинку, что ведёт в жёлтый дом.

- Как похожи! – раздался сзади старческий, с легкой хрипоцой, голос профессора.
- Что? – Семён резко обернулся и в два шага оказался у инвалидной коляски, в которой восседал его учитель.

Профессор пристально вглядывался в изображение на плоском мониторе – единственном предмете в комнате, напоминавшем, что на дворе начало двадцать первого века. Вся остальная обстановка кладовки бывшего райкома партии была родом из далёкого прошлого. Старый стол без одной ножки, подпёртый стопкой трудов Ленина. Стулья в углу, поставленные друг на друга как попало. Свёрнутые кумачовые транспаранты, флаги. Портреты классиков марксизма-ленинизма. И сверхплоский монитор в двадцать один дюйм на столе. Дичь какая-то. Если, конечно, не считать дичью то, что за стенкой в бывшем зале заседаний встречи с ним, с Семёном, ожидают главы самых могущественных государств мира.

- О чём вы говорили, Владимир Николаевич? – спросил Семён. – Я задумался, не расслышал.
- А! – безразлично отмахнулся профессор. – Не так важно, что я говорил. Мне интереснее, о чём ты думал. Они ведь ждут только тебя.
- Я вспоминал детство, - признался Семён, сделав виноватое лицо.
- И всё?
- Всё. Не идёт сейчас в голову ничего. Такой момент. Сколько лет множество людей ждали, боялись, вычисляли, допрашивали пророков и медиумов, даже духов вызывали, наверное.
- Иди, расскажи… - лёгкая, почти невесомая рука старика, не дотянувшись до плеча ученика, подтолкнула Семёна в локоть.
- Пора, - согласился Семён и вышел.

Его действительно ждали. Только что закончившуюся речь президента России Семён знал наизусть.

“Господа! Я бы сказал, что рад вас здесь видеть, если бы это действительно было так. То, что вы сейчас услышите, чрезвычайно важная и секретная информация, касающаяся всемирной безопасности. Пусть вас не удивит ни то, что Вам скажут, ни то, кто Вам это скажет. Вся информация многократно проверена нашими специалистами. После определённой её подготовки, вы сможете провести повторную проверку при помощи ваших собственных возможностей. Ещё раз прошу вас отнестись ко всему максимально серьёзно.”

Примерно так. Этот монолог должен был ещё больше запутать несчастных правителей, чтобы он, Семён, явился и расставил всё на свои места и тем самым завоевал их доверие, если не на уровне фактов и цифр, которыми он их сейчас осыплет, то хотя бы психологически. Семён занял последнее свободное место, во главе стола, но не сел, а остался стоять, оглядывая присутствующих. Начал не спеша, спокойно, совершенно не смущённый тем, что приходится говорить на “языке международного общения”:

- Добрый день, господа! Всех вас я знаю, представляться нужды нет. Меня зовут Семён Кузнецов. Если кто-либо из Вас поинтересуется у своих спецслужб историей моей жизни, то узнает примерно следующее: 25 лет. Родился в Москве, в семье госслужащих. Окончил школу с золотой медалью, поступил в Московский Государственный Университет. Окончил с красным дипломом механико-математический факультет. И всё. Вряд ли вы что-либо сможете узнать о тех исследованиях, которыми я занимался. Нет, конечно, то, что я делал на кафедре, Вы сможете добыть до последнего листочка. Однако всё, что я расскажу здесь, будут знать только посвящённые, находящиеся в этом здании. Почему именно здесь? Почему без охраны? Почему не в каком-нибудь засекреченном бункере? Слишком много людей следят за такими объектами. Лишние глаза и уши нам вовсе не нужны. А одновременный приказ всем следящим прекратить слежку вызвал бы настоящий переполох. Потому именно это безвестное здание приютило нас на один день. В ваших интересах, чтобы даже те, кто сопровождал вас сюда, не знали, для чего Вы здесь оказались. Но, собственно, к делу…

Семён прокашлялся, пробежался глазами по лицам и продолжил всё тем же спокойным тоном:

- Дни цивилизации сочтены.

Зал встретил реплику многоголосым смешком. Семён добавил и свою усмешку:

- Конечно, звучит неожиданно. Но слова “дни сочтены”, вовсе не означают то, что дней мало – десять, пять или всего один. На самом деле их много. Если быть точным – двадцать пять тысяч пятьсот шестьдесят семь. Или около того. Достаточно хорошо уметь считать, чтобы их сосчитать.

Зал встречал слова Семёна всё тем же скепсисом. И китайский генеральный секретарь, и американский президент, и арабский шейх – все как по команде утвердительно покачивали головами, чуть растянув губы в снисходительной полуулыбке. Ничуть не удивлённый такой реакцией, Семён пояснил:

- Это те самые семьдесят лет, что отводят учёные всех стран современной цивилизации. Время полного истощения ресурсов планеты. В последние годы давались десятки различных прогнозов, но это самый точный. Именно к указанному сроку иссякнут запасы углеводородного сырья - газа и нефти. Атомная энергетика не сможет заменить их в большинстве областей, и экономику большинства стран, за исключением самых отсталых, ожидает коллапс. Экологическая система планеты к тому времени уже не сможет противостоять изменениям, вызываемым человеческой деятельностью. Глобальное потепление и катастрофическое повышение уровня мирового океана – самые безобидные из последствий. Большую часть небезобидных последствий ещё невозможно точно предсказать. И это не считая чисто социальных и экономических проблем, внутрицивилизационных, так сказать. И всего семьдесят лет до того момента, когда миропорядок рухнет под грузом этих проблем и воцарится хаос.

Слушатели всё так же стройно кивали. После небольшой паузы подал голос немецкий канцлер:

- Если нас собрали только для того, чтобы сообщить это… у нас без всякой пользы отняли массу ценного времени. Этот прогноз общеизвестен. Или господин Кузнецов хочет сказать нам что-то ещё?
- Хочу, - подтвердил Семён. – Но сначала хочу спросить, что вы собираетесь делать. Прогноз, пересказанный мною, естественно, известен Вам и без меня, это правда. Конечно, семьдесят лет – уже не ваша компетенция. Четыре года, пять, семь, восемь – вот Ваши сроки. Но неужели, Вы не задумывались о том, что будет потом?

Долго копивший эмоции американский лидер встал и, опёршись кулаками о стол, заявил:

- Молодой человек! Как вы могли подумать, что мы не заботимся о будущем цивилизации!? Мы финансируем научные разработки, создаём новые исследовательские центры. Ведутся разработки альтернативных источников энергии, экологически чистых технологий промышленного производства.

Подыскивая нужные слова, оратор на секунду запнулся, и Семён воспользовался этим:

- Я ни на секунду не сомневался в том, что каждый из присутствующих может сказать о себе то же самое. Однако вынужден разочаровать всех Вас, господа. Семидесяти лет слишком мало для перестройки всего мира на новый лад. Это уже лично мой прогноз. При тех темпах исследований и практических работ, которые можно наблюдать сейчас, семидесяти лет явно не достаточно. Мало просто придумать, скажем, экологически чистый автомобиль. За рождением идеи следует её воплощение в металле. Потом – серийное производство. Знаете, каков бывает разрыв между этими стадиями? Вспомните, сколько гениальных изобретений сделал Леонардо да Винчи. И когда их воплотили в реальность? Сотни лет спустя. А запустили в серию? Ещё через много лет, когда убедились в том, что они полезны и безопасны. И таких примеров много. Поверьте человеку, который этим занимается. Времени нет. Я посчитал и расчёт проверен.

- Но если так, мистер Кузнецов, - вновь заговорил американский президент. – Если дело обстоит так, в чём я, честно говоря, очень сомневаюсь, мы выделим на исследования больше средств, откроем новые университеты, лаборатории, назначим гранты лучшим учёным и изобретателям.

- Я учёл это в своих расчётах, господин президент, - учтиво парировал Семён. – Я учёл возможности всех стран по увеличению научного и производственного потенциала. Всё равно времени явно не хватает. Точные цифры приведены в документах, которые вам раздали.

Семён подцепил со стола толстую пластиковую папку. Такие же лежали по всему столу напротив каждого из гостей.

- Здесь, - он раскрыл папку и показал всем первый лист, - только факты и цифры. Никаких выводов. С выводами эти бумаги были бы слишком опасны, попади они в чужие руки. Именно поэтому Вам и приходится меня слушать.

Гости с явным недовольством начали разбирать свои экземпляры распечатки и исследовать их содержимое. Только китайский премьер-министр не спешил, видимо, точно зная, что найдёт внутри. Он решил вступить в дискуссию, заменив собой американца, погрузившегося в чтение:

- Надеюсь, вы, молодой человек, воспользовались авторитетом главы вашей страны и собрали нас здесь не для того, чтобы просто напугать нас концом света. Полагаю, вы имеете какие-то предложения.
- Совершенно верно, - подтвердил Семён, бросив папку обратно на стол. – И мой долг – поделиться с вами этими предложениями. Итак, нам не хватает времени. Человечество пожирает слишком много ресурсов, которые не успевает возобновлять и осталось только семьдесят лет до полного краха этой системы. Требуется или резко снизить общее потребление, чтобы оттянуть срок, как Вы сказали, “конца света”, или резко ускорить исследования. Лучше совместить два этих процесса. Так будет больше шансов успеть.
- Но… - вставил догадливый премьер, совершенно справедливо ожидая подвоха.
- Но ни то, ни другое невозможно. Если люди сократят потребление, они сократят и производство. Это чисто психологический момент. В наше время человек трудится, чтобы обеспечить себя и свою семью все новыми и новыми материальными благами. Какой смысл ему трудится, если на рынке не появляются новые блага, да и старые понемногу исчезают. Если нет новых моделей автомобилей, не выставляются на продажу более просторные и комфортабельные квартиры и дома. Ради чего ему работать лучше и больше. Нет стимула. Человек как минимум остановится на достигнутом уровне. А у многих подобная ситуация может вызвать и полную апатию. Да, он может больше зарабатывать, но на что ему тратить эту кучу денег, если не будут производится всё новые товары для потребления? Именно из-за этого экономика СССР пришла к упадку. Не из-за своей плановости, нет. Это последнее дело. Просто у людей не было стимулов трудится больше и лучше, когда была так неразвита индустрия удовлетворения потребностей в дорогих вещах, бытовых приборах, автомашинах. Чтобы победить, США не надо было воевать с СССР. Надо было просто заключить мир, что и было сделано. Советская экономика, ориентированная на гражданский спрос, не могла выдержать конкуренции с американской.

После этих слов Семёна американский президент приосанился, гордо огляделся по сторонам. Обычно невозмутимый российский президент бросил на Кузнецова гневный взгляд: “Мог бы и без этого обойтись!”

Семён плавно сошёл с больной мозоли всех жителей своей страны:

- Насильственная попытка практического сокращения потребностей приведет к социальному взрыву, потому что в глазах большинства людей она не будет оправдана. И не может быть оправдана.
- Я по-прежнему не вижу предложений, - мерно проговорил китаец. – Изложенные вами проблемы очень серьёзны. Хотелось бы всё-таки послушать предложения, касающиеся их разрешения.
- Предложения будут. Правда, не сразу, - предупредил Семён. – Для начала – маленький экскурс в историю техники. Самолёт. Если оставить в стороне многочисленные идеи, ничем, кроме имён своих авторов не подкреплённые, начало его истории – конец девятнадцатого века, начало двадцатого. Проекты Можайского, Хайрема Максима. Первый функционирующий образец - самолёт братьев Райт, опыты Анри Фармана и Луи Блерио. Но далее – десять лет пустоты. Отдельные рекорды, рискованные полёты, но не больше. Пока все могли обходиться без самолётов, без них обходились и совершенствование шло медленно. Серийный выпуск аэропалнов в большинстве стран начинается в 1913-м или 1914-м годах. И резко подскакивает вверх в последующие годы, вплоть до 1918-го. Аэропланов уже не сотни и даже не десятки. Их тысячи. Дальше. Реактивный самолёт. С начала двадцатого века – опыты, идеи, снова идеи и снова опыты, но реально летающий реактивный самолёт только в 1939-м году. Хейнкель-178, Германия. И заметьте, в июне 1943-го уже начат крупносерийный выпуск довольно совершенных реактивных самолетов Мессершмитт-262. И за неполных два года выпущено больше тысячи машин только этого типа. И это при том, что до того строились только единичные экземпляры. Ещё пример. Ракетная техника. В примитивной форме известна давно. С маленькими ракетами кто только ни экспериментировал, и сто и двести и триста лет назад. Но реальные, полноценные опыты датируемы началом тридцатых годов двадцатого века. Очень долгий срок от идеи до воплощения, не правда ли? Однако в начале сороковых через сравнительно небольшое время после первых опытных пусков начинается крупносерийное производство невиданной тогда техники – первых баллистических и крылатых ракет Вернера фон Брауна. Техники, проложившей человечеству дорогу в космос. Исследования в области ЭВМ, в области атомной энергии, области радиоэлектроники – всё испытывало небывалый взлёт в те годы, в начале сороковых. Компьютеры поднялись от уровня примитивных арифмометров до английской ЭВМ “Mark-1”. Исследования атомной энергии от отдельных лабораторных опытов до функционирующих реакторов…

Семён говорил увлеченно, тоном глубоко убеждённого человека. Было заметно, что к нему прислушиваются, хотя, казалось бы, что он, очень молодой ещё человек, может знать об этом мире. Закончив с примерами, он устало выдохнул:

- Вот… Так это примерно выглядит. Именно на годы Мировых войн приходятся резкие всплески, небывалое ускорение исследований и практических работ. Как в истории про одного математика, которому дали задачу, считавшуюся неразрешимой, посадили в каземат и сказали, что если не решит – на рассвете казнят. Решил. Потому, что человек. Для людей самосохранение гораздо больший стимул, чем всё золото мира. Война – достаточно явная угроза жизни, чтобы заставить мозг работать быстрее, а желудок сделать менее требовательным. Война - идеальный повод для ограничения потребностей. Только под страхом смерти человек сам ограничит свои потребности, только под страхом того, что его страна проиграет войну, и он сам погибнет. В мирное время такие меры бесполезны. И вывод из моих слов только один – человечеству жизненно необходима Мировая война.

Американский президент, поборник общечеловеческих ценностей и прав человека, не выдержал и вскипел:

- Мистер Кузнецов! Ученые всёгда казались мне людьми глубоко моральными, возвышенными. А вы говорите с таким цинизмом, какой свойственен только…
- Вам, политикам, - оборвал его Семён.

В зале промелькнули сдержанные улыбки, но тут же потухли как перегоревшие лапочки. Американец был несколько сконфужен:

- Я хотел привести другое сравнение.
- Ваши учёные кажутся такими возвышенными и благостными потому, что вы им хорошо платите. Наши учёные умы в последнее время научились считать, сколько бутербродов с маслом они получат за каждое гениальное озарение. Цинизм и практицизм в отношении науки порождают цинизм и практицизм в самой науке. Если рассуждать без эмоций, как это любите делать Вы, политики, в тиши своих кабинетов, получается, что Мировая война – всего лишь форсаж человечества, который оно может включить, чтобы догнать упущенное время. Жертвы частные, жертвы отдельных стран и отдельных людей будут оправданы спасением всего мира. Кризис, вызванный войной, сменится подъёмом. Частные капиталы из высокоразвитых стран, затронутых войной, сами перетекут в страны третьего мира и подтянут их до более высокого уровня.
- Всё, что вы сейчас говорите, - невиданная подлость и жестокость! - начал новую красноречивую отповедь американский президент. – Я уверен, что есть другие пути, соответствующие цивилизованным представлениям о развитии человечества в будущем.
- Неужели, господин президент, вы ещё не поняли, что всё, что я предлагаю - прямое следствие существующего порядка, - стараясь не допускать в голос нотки снисходительности, заговорил Семён. - Мне двадцать пять лет, следовательно, я несу свою долю ответственности за этот порядок только семь лет, если брать за порог совершеннолетие. Всё, что было раньше, делал не я. Я только посмотрел на всё, сделанное другими, здраво, без эмоций. На мой взгляд, лучше спланировать и осуществить войну сейчас, чем через много лет пожинать плоды своего излишнего гуманизма. Здесь и сейчас Вы сможете обговорить всё, что касается этой войны. Время и место начала. Количество жертв, разрушений, поражений, побед, карательных акций. Время заключения мира, наконец. Главное условие успеха всего дела – секретность. Сами понимаете, каково будет неподготовленным людям узнать о том, о чём я Вам рассказал. Много эмоций и минимум конкретных предложений. Никому это не нужно, именно поэтому и было решено обнародовать результаты моих подсчётов в аудитории, состоящей из людей подготовленных. В заключение хочу сказать, что время с этого момента уже не деньги. Время – это жизни. Чем позже начнётся война, тем дольше и кровопролитнее она должна быть. Так гласит закон.
- Какой ещё закон? – возмутился североамериканский гуманист.
- Математический. Второй закон Бурлака-Кузнецова, - ответил Семён без ложной скромности. - Спасибо за внимание. Теперь, господа, я готов выслушать Ваши вопросы.

Закрыв за собой дверь, Семён протяжно зевнул. Скучища. Два часа они делали вид, что озабочены чьими-то судьбами. Такое наглое лицемерие раздражает. Если бы не ситуация, он сказал бы им пару ласковых. Ох, сказал бы!

Но теперь-то всё вроде бы в порядке. Наш, так мог бы сразу, напрямую: “Разбирайте роли! Вот роль агрессора. Вот невинной жертвы. Вот союзник жертвы, вот союзник агрессора. Вот роль неразумного, сначала примкнувшего к агрессорам, а потом переметнувшегося в другой лагерь…”

Примерно так он и сказал. В других выражениях конечно, но сказал. Мягче, корректнее.

В кладовке всё было точно так же. Владимир Николаевич сидел неподвижно в своей старенькой коляске и неотрывно следил за лицами на мониторе. Едва уловимыми движениями руки, лежавшей на пульте ДУ, он поворачивал камеру и давал увеличение. Профессор одобрительно кивнул вошедшему ученику и вновь уставился на экран:

- Знаешь, Семён, я и представить себе не мог, тогда… Помнишь, я тебе рассказывал?
- Да, - тень улыбки промелькнула на усталом лице Кузнецова. – Рассказывали. Зима. Холод. Комнатушка три на четыре.
- Два на три… - поправил старик, хрипло хохотнув. – За фанерной отгородкой. Два на три. Вот ведь странные мы люди! Чертим графики, выводим формулы, делаем статистические подсчеты, теории создаем… Держим в голове сотни цифр, множество фактов. Анализируем. А ошибаемся в таких мелочах. Три на четыре… Два на три…

Взгляд профессора на секунду потерялся где-то далеко за монитором. Седые брови сошлись к переносице, собрав кожу лица, и без того испещрённую морщинами, в лишнюю складку. Он заговорил как обычно медленно, чётко разделяя, почти смакуя, слова:

- Никогда бы не подумал я, тогда, в двадцатые, нищий советский студент Владимир Бурлак, что буду вот так смотреть на них, на тех, кого все считают правителями мира.
- Как “так”? – Семён переводил взгляд с лица профессора на монитор и обратно. – Как?
- С чувством превосходства, будь оно не ладно.
- В чём?
- В знании. Нет, не в том, как какую теорему доказывать. В знании высшем. Ведь они и сейчас, услышав от тебя такой доклад, продолжают считать себя главными людьми на планете. Считают, что они, здесь и сейчас решают судьбу мира. Хотя на самом деле судьба мира была решена в момент его создания. Посмотри!

Владимир Николаевич увеличил изображение оживлённой дискуссии между двумя правителями:

- Слова только мешают. Я специально попросил тебя поставить камеру без микрофона. Не хочу их слушать. Знаю наперёд всё, что они скажут. Я хочу на них посмотреть. Лица. Глаза. Руки. Тебе не кажется, что так они естественнее? Они естественнее сейчас, на пороге войны, чем три часа назад, когда жили в безоблачном мире. Ведь нации выбирают себе вождей не для мира и спокойствия, не так ли? Они выбирают их для кризисов и войн. Чтобы вдохновляли всех, вели. Нет, они определённо естественнее. Как рыбы в воде! Как семьдесят лет назад. Всё точно так же. Как они похожи! Только эти не знают про тех. Некому было рассказать. Гитлер покончил собой. Слишком увлёкся. Сталин умер внезапно. Рузвельт тоже. Черчилль разве что, но тот умел молчать. Пил до конца дней, как верблюд, но молчал. Некому рассказать.

Камера повернулась правее. Там задумчиво теребя папку, сидел ещё один гость. На лице было написано – придумывает обращение к нации:

“Соотечественники!
Трагичнее. Еще трагичнее.
Соотечественники!
Так.
В трудную минуту обращаюсь я к Вам.
Акцент на “Вам”.
К ВАМ.
Так, хорошо…
Призываю Вас…
Правильно, надо призывать. Просят слабые. Сильные призывают”.

Рядом ещё один. Тоже задумчив: “А что? Раз уж мы планируем рождаемость, спланируем и смертность”.

Другой посматривает по сторонам: “Так кто у нас будет во всём виноватый?”

Вопрос о виноватых интересовал и Семёна.
- Владимир Николаевич, - произнес он после долгой паузы. - Я почему-то чувствую виноватым себя.
- В чём?
- Во всём этом.
- А как же первый закон Бурлака-Кузнецова?
- Знаю. Виноваты все. Но я не к тому. Я о том, стоило ли вообще кому-то говорить.
- Не понимаю тебя.
- Стоит ли весь этот мир, который мы спасём ценой миллионов жизней, хотя бы одной из них?

Профессор не стал вдаваться в сентименты, а просто показал на монитор:

- Курсовая стоимость определяется в данный момент.