Всё было как всегда, как каждый день из последних десяти прожитых ею лет. Весенние лучи старательно пробовали свою силу на ещё холодной от зимы земле. А птицы уже чувствовали приближающееся тепло и дарили свои песни пробуждающемуся городу. Всё было как всегда. Она шла по улице в своём расписном комбинезоне, будто летняя радуга, женщина-радуга. Будто вовсе и не женщина, а некое подобие её, подобие определяемое только полом, а не самой сутью. В правой руке крепко сжимала ручку пластмассового ведра, в такт её шагам мерно плескалась чёрная масляная краска. Левая же была занята сумкой с разноцветными кистями. И хотя она уже давно не использовала другие цвета кроме чёрного, кисти носила по привычке с собой, в надежде, что всё ещё может измениться и превратиться вновь в расписной, цветущий мир. Длинная, широкая дорога, прямая и безвкусно оформленная рекламными плакатами, исчезала в стене серых "многоэтажек". Движение на дороге было разделено зелёной полосой. И кто, какой дизайнер решил, что полосы явно мало, необходим маленький декоративный заборчик из литого чугуна, с затейливыми завитушками. Этот, несомненно, гениальный человек, конечно же заботился о красоте. В том смысле, в котором сам её понимал, только в отличие от матери-природы, забор не мог обновляться с каждой новой весной сам. Он был забором, мёртвым, безмолвным, что-то разделяющим. А посему, требовал за собой ухода, тщательного, ежегодного. И каждая новая весна, для неё в последние годы ознаменовывалась этой покраской. Она шла красить забор. Она была маляром, она была матерью, она была женщиной и, возможно, человеком.

Стройная, миниатюрная девичья фигурка легко впорхнула в открытую дверь коммунальной жилищной конторы. Небольшой коридорчик и три двери. Пойдёшь направо, пойдёшь налево, пойдёшь прямо.

- Здесь кто-нибудь есть? - произнёс чуть дрожащий от волнения её голос.

За первой, кроме столов заваленных бумажными папками никого не было, вторая дверь вела в комнату забитую инвентарём, лопаты, грабли метла, вёдра, разноцветные краски и прочая атрибутика коммунальных служб. И, наконец, за третьей дверью отодвинули громко стул и послышались приближающиеся шаги. Дверь отворилась и девушка увидела мужчину средних лет. Растительность на его голове заметно начала редеть, роговые очки делали его лицо до глупости серьезным, а поношенный многолетний пиджак и галстук, говорили о принадлежности к касте управленцев.

- Так, что тебе надо? - произнёс он важным поставленным голосом, с удовольствием оглядывая её.
- Наверное Вас - произнесла девушка робко и протянула ему направление на работу.

Нахмурив брови и внимательно читая направление, управдом стал меняться в лице. Было видно, что для него это добрая весть. Видимо совсем плохо было без маляров, а может ему нравилась её молодость, её застенчивость, ладно скроенная фигурка.

- Это добре, это добре. - повторил он несколько раз, - вот значит как, решила по специальности работать? Добр, добре.

А она стояла и непонимающе улыбаясь смотрела на него, думая: "Вот дурной, не решила, а направили, я же училась для этого, я же маляр"

С тех пор минуло десять длинных лет. Каждый год, каждый новый год, она давала себе клятву, что найдёт более подходящую работу, больше оплачиваемую, более престижную, более интересную. Но год шёл за годом, и всё оставалось по-прежнему. Нет, нельзя сказать что всё было настолько плохо. В первое время ей давали очень интересную работу, красить остановки для городского транспорта, красить рекламные заборы и даже рекламные щиты, рисовать узоры на домах, убогие цветы, которые отцветали от дожей и смога гораздо раньше настоящих. Только через полгода внезапно перестали посылать её на такие вот красочные работы, и девчонки-подружки, рассказали, в чём секрет, - надо платить, это же ясно. И только для неё это было откровением. Вначале было противно оставаться в кладовой комнате со всё более расплывающимся вширь и становящимся похожим на откормленного борова управдомом. Противно касание до её тела его коротких пальцев, бесстыдно ощупывающих её вначале через одежду, а затем и без неё. Потом пришло безразличие, какая разница. Тем более что муж стал всё реже и реже интересоваться ею. Предпочитая общение с друзьями. И всё больше сыпалось упрёков с его стороны. Не постирана рубашка, не поглажены брюки. Появился ребенок, затем второй. Она получила в подарок от судьбы мокрые пелёнки и красные от недосыпания глаза. Муж получил импотенцию и страсть к водке. Всё как у всех. И вот настал день, когда при распределении нарядов на покраску её уже не пригласили в заваленную хламом кладовку, а просто отправили красить этот чёртов бесконечный чугунный забор. Забор, крашение которого было сродни отправки на тяжёлые принудительные работы. Как она ненавидела забор, управдома, себя и мужа. Словно была во всём происходящем кого-то из них вина. Всё было предрешено и продумано заранее. Она осталась ждать, когда разойдутся все рабочие, дабы переговорить с управдомом с глазу на глаз, как это бывало не единожды раньше, но из комнаты с инвентарём выпорхнула совсем молоденькая девчонка. Нагло уставившись на неё, девушка громко произнесла:

- Мамаша, тебе бы уже о пенсии стоило бы подумывать, а ты все по мужикам шляешься, - и заржав как молодая необъезженная кобыла, ловко подхватила в руки свои краски и кисти и ушла, распущенно виляя бедрами красить лавочки в детском саду.

Вечером придя с работы, она удивленно уставилась в зеркало, как будто бы и не смотрелась в него с тех пор, как окончила училище. Да, это уже была не она. Куда девалась хрупкая фигура, тонкие руки, миловидное личико. Бёдра после родов разошлись, да и можно ли их вообще найти, так, какой-то бесформенный объём. Вместо стройных аккуратных ножек - две большие, толстые с синими прожилками сваи. Огромные, как две детские головки, груди бессильно покоились на круглом животе. Все попытки хоть как-то заставить их принять другое положение оказались безрезультатны. И вот уже несколько лет, её посылают красить забор, длиною в несколько лет, не высокий, но очень неудобный. Красить чёрной краской, забираясь в самую глубь его узоров, и злобно кляня свою судьбу и весь это мир вместе с забором.

Всё было как всегда. Она привычно разложила свои кисти на специально приготовленной рогожке и палочкой неспеша стала размешивать краску в ведре. Машины проносились мимо неё с большой скоростью. Там в них сидели другие люди, там была другая жизнь, счастливая и беззаботная, как казалось ей. Вот чинно проследовали друг за другом несколько, разукрашенных цветными ленточками и шариками, иномарок. Свадьба. Счастливые молодожёны, наверное горячо любящие друг друга, или по крайней мере верящие в то, что любят. Когда-то и она в это верила. Невеста во всём белом. Невеста в белом - символ чистоты. Жених весь в чёрном - символ пустоты. Она оглянулась вслед процессии и почему-то злобно подумала, желая невесте: "Чтоб он тебя бросил, вишь, расфуфырилась, вишь платье она белое напялила, года через два бы посмотреть на тебя". Ей показалось, что именно эта процессия виновата во всех её бедах. Именно эти жених и невеста. Муж пьёт, у старшего вчера нашла сигареты в кармане и спички, а начальник больше её не хочет. Процессия увозила её счастье, а она только ненавидяще смотрела ей вслед. Ненависть или зависть? Делать уже было нечего, всё было подготовлено, разложено, надо было красить, зарплата - двигатель жизни, хотя весьма ненадежный и слабый, а её платили с площади нанесённой краски. Вначале она злобно обмакивала кисточку в краску, и так же зло, как-будто кому-то мстя, замазывала чугунные цветы. Но, как это всегда бывает, монотонная, не требующая напряжений мыслей, работа захватывает, успокаивает, и вот ты уже смотришь на всё это по другому. Ты забыл, как полчаса назад проклинал всё, и думал о своей несчастной жизни. Где-то может быть тебе даже нравится твоя работа. Она оглядывается время от времени назад, оценивая свою работу. И видя блестящую, преображающуюся на глазах часть забора, почти счастливо улыбается. Шаг за шагом она всё-таки приближается к тому моменту, когда закончится эта её работа. Она работает и представляет себе тот момент, когда этот многокилометровый забор будет покрашен полностью. И люди, сейчас мимо спешащие люди, будут с такой же радостью, как она сейчас, смотреть на этот забор, и возможно вспоминать её. Покрасившую этот забор. Она несет людям красоту и радость, неужели они этого не понимают? Скрывая под тонким, ненадёжным слоем краски ржавчину забора. Но мимо спешат машины, пешеходы идут по тротуарам в обе стороны, не замечая её на этом отрезанном острове от основной суши, одна на этой ничейной полосе со свои забором. Забором, который невозможно преодолеть, который можно только покрасить и оставить до следующей весны. Полдень. Отправляться обедать нет нужды, снова наблюдать затхлость и убогость своего семейного гнезда, лучше здесь на солнышке, вдали от проблем. Расстелив платочек на земле. И даже не сняв своего разноцветного комбинезона женщина-радуга готовит себе обед. Два порезанных солёных огурца в обществе трёх сваренных картошек в мундире. Поллитровая баночка с мутноватой жидкостью - давно остывший суп, - закрыта пластмассовой крышечкой. Как ни скромен и скуден обед, но он всё-таки проходит. Всё съедено, баночка аккуратно уложена в сумку до завтрашнего дня. Когда придёт время снова служить супницей. Солнце своей теплотой разморило. Как тяжёл послеобеденный труд, как нелегко заставить разомлевшие мышцы снова начать сокращаться. Но есть слово "надо", есть то, что сделало из обезьяны человека, то что каждый ненавидит больше всего. Есть труд, бессмысленный и никому не нужный.

Затормаживая свой бег, медленно, будто во сне, будто сейчас растает, напротив неё останавливается огромный чёрный лимузин. Остановился. Дверца машины открылась и из неё неспешно стал выбираться высокий гражданин, одетый в ослепительно белый, поблёскивающий на солнце, безупречно отутюженный костюм. Короткие чёрные волосы были "мокрыми" и зализаны назад. В правой руке у гражданина была легкая трость, на которую он опирался, когда медленно, тщательно выбирая место, куда можно поставить ногу, шёл к ней. Хотя никакой хромоты она в нём не заметила. Подойдя почти вплотную, он внимательно стал изучать то, чем она занимается.

"Дурак" - пронеслось у неё в голове. "А может дебил, хотя нет, вон какую машину имеет, таких во всем городе одна-две, не больше, интересно что ему здесь надо, может проверяющий?"

- Добрый день - произнёс наконец необыкновенно скрипучим голосом гражданин. - Чем это Вы тут занимаетесь, милая дама.
- Загораю - зло ответила она. Ты чего, дядя, совсем ослеп? Или глаза с жиру заплыли, не видишь, что ли? Работаю я. Ра-бо-та-ю - по складам произнесла она.

Но незнакомец, кажется, совсем не оскорбился от её гневного тона, и продолжал всё так же с интересом наблюдать за тем, как она красит. Казалось, он очень увлечён этим созерцанием, и сейчас, сегодня для него нет ничего важнее, чем наблюдение за тем, как она красит забор.

Он устал смотреть, за движениями кисточки и произнёс:

- Мне кажется, Вам не совсем нравится Ваше занятие.
- Да, нет, что ты, я просто влюблена в свою работу.
- Не стоит столь саркастически относиться к тому, чем ты занимаешься.
- А что ты хотел милый, может поменяться со мной желаешь? Я за тебя на твоей машине кататься буду, а ты за меня забор красить. Что? Махнёмся - не глядя - хохотнула она
- Каждый должен быть на своём месте, если он человек. Вы человек?
- А кто же я по Вашему? Меня что, теперь уже и человеком нельзя назвать - произнесла она обиженно поджав губы. - Мало того, за бабу не считает никто, так теперь ещё я и не человек.
- Ну, а раз человек, то должны мечтать. Без мечты человека нет. Бывают дни, когда мечты могут сбываться. Хоть в это и тяжело верить. Хотите проверить?
- Хочу - проговорила она хитро прищурив глаза.
- Ну так вспоминайте самую заветную, и Ваша мечта исполнится.

В память вплыло воспоминание, что когда училась в училище, хотела поступить в балетную школу, она даже приходила на собеседование, но там ответили, что ей поздно заниматься балетом, раньше надо было думать. Прекрасный лебедь, виденный ею однажды в театре, куда она ходила девочкой с тётей, так и остался мечтой, недостижимой мечтой. Была мечта писать, писать картины. Может быть, оттого и потянуло её к краскам. Она хотела писать, но каждый раз находилось что-то, что мешало ей. Свадьба, муж, рождение детей, безвременная старость. А, может, пожелать чтоб муж не пил и не бил? Нет, лучше такую же машину как у этого незнакомца. Вот все удивятся, когда она подъедет своей конторе, выйдет из неё и плюнет в морду этому сластолюбцу управдому. И ей вдруг захотелось чтобы эти её желания все исполнились, чтобы она стала человеком, человеком с другой судьбой. И в груди возникло чувство забытой лёгкости, когда тебе 17 лет. Но разрушая все замки, реальность закрыла всё своим чёрным покрывалом: "Господи, о чём я, он же псих, какая школа, какие холсты. Какой балет, какой лебедь, сколько уж мужа лечила. А машину, ну разве какой-нибудь идиот подарит ей такую же машину?" А незнакомцу ответила:

- Ну раз Вы такой всемогущий, то может покрасите за меня забор, управдом обещал, что если за две недели управлюсь, обязательно даст премию, а у меня у Сашки совсем кроссовки порвались, вот бы ему обнова была. А? Ну так что, покрасите? - проговорила она смеясь подавая незнакомцу кисть.

Незнакомец как-то с грустью и жалостью посмотрел на неё, думая о чём-то своём. Глаза его действительно стали напоминать глаза безумца. Их словно подернула какая-то пелена. Будто бы они выцвели. Вся его фигура съёжилась, стала меньше и она увидела, как он на глазах будто постарел на несколько десятков лет. Ей вдруг стало жалко его. "Наверное, обидела его чем-то" - подумала она. Тяжело вздохнув, он молча повернулся к ней спиной и уже не такой летящей и уверенной походкой направился к своему лимузину. Открыл дверь, грузно уселся в кресло и дорогая машина плавно начала свой разбег по серому асфальту, пожирая колесами метры разбитой дороги.

А она осталась все так же в центре дороги, между двух потоков машин, со своим забором. Усмехнулась, чудачеству случайного собеседника, ещё раз посмотрела в сторону удалившегося автомобиля, и, макнув кисточку в краску, уставилась на забор. Весь этот железный непреодолимый барьер её жизни блестел новенькой покраской, казалось что он только что вышел из-под покрасочной машины, солнечные лучи играли на его чугунных цветах, отражаясь золотыми зайчиками ей в глаза.. Она застыла с раскрытым ртом и не веря своим глазам, краска стекая тяжёлыми каплями с кисти капала на её разбитые старые ботинки, но она этого не замечала. Она смотрела долго, не веря, так не должно было быть. Сдёрнула платок с головы и села прямо на чёрную заляпанную краской землю, уткнувшись лицом в свой цветастый хлопковый дешёвый платок. Она сидела и плакала, плакала навзрыд. То ли от того, что попросила так мало для себя, то ли от того, что могла стать тоже человеком, стать женщиной, а стала маляром.